В Вашингтоне (США) 18 февраля 1987 г. после тяжелой болезни скончался русский национальный герой БОРИС САФРОНОВИЧ КОВЕРДА, в июне 1927 года казнивший на варшавском вокзале советского полпреда — одного из участников и руководителей гнусного цареубийства Петра Войкова. Низко склоняем головы и провозглашаем вечную память герою, вписавшему золотыми буквами свое имя в историю смутных лет российского лихолетья.
Борис Сафронович Коверда — это имя мало кому известно в России, разве что историкам.
В Русском Зарубежье его знали все. Войкова он убил будучи гимназистом.
В наш время отвратительного неразборчивого терроризма Бориса Коверду мы не хотим и не можем назвать террористом. Скорее — благородным мстителем, вставшим за поруганную честь России. Тогда — когда вся Россия … молчала, так и не осознав, какое чудовищное преступление при ее молчаливом попустительстве свершилось и какие тяжелейшие последствия этого греха кровавой секирой изрубят весь русский народ на протяжении всего последующего столетия! Читайте и сами делайте выводы.
Редакция сайта «Мономах»
+ + +
ИМЯ ТВОЕ СОХРАНИТ СВОБОДНАЯ РОССИЯ!
Выстрел на варшавском вокзале поразил мое детское воображение и поставил 19-летнего Бориса Коверду на пьедестал героя.
Таким Борис Сафронович остался для меня на всю жизнь…
С апреля 1978 по апрель 1982 года я работал в Москве на постройке нового американского посольства. За эти годы я многое видел и многое слышал и о многом говорил с русскими людьми.
Эти наблюдения и разговоры подтвердили то, о чем мы, родившиеся или выросшие заграницей, знали из газет, книг и свидетельств наших родителей, а также от бывших советских граждан, а именно, что советская власть сделала все, чтобы отнять у русских людей их историческое культурное и духовное богатство, ничего не смогла дать взамен и физически обрекла большинство народа на убогую жизнь иждевенцев режима. Только идейность части русской интеллигенции и естественное тяготение народа к «своему, понятному и родному» заставляет власть неохотно идти на уступки.
Правы были наши отцы и деды, поднявшие знамя белой борьбы! Они уже тогда предчувствовали и предвидели все ужасы, через которые пришлось пройти русским людям под богоборческой и антинародной властью кучки фанатиков-интернационалистов.
Правда была и остается на нашей стороне!
С такими мыслями и чувствами я вернулся в Вашингтон, где вскоре узнал, что Борис Сафронович живет со своей семьей в районе города и состоит прихожанином нашей Зарубежной Церкви.
Меня охватило волнение при мысли, что я смогу пожать руку одному из героев русского национального сопротивления коммунизму…
Многие из нас кадет помнят, что после выхода из тюрьмы Борис Коверда провел несколько месяцев в Белой Церкви и сдавал экзамены на аттестат зрелости в июне 1938 года. Две фотографии Бориса с матурентами 18-го выпуска, любезно предоставленные мне супругой покойного Ниной Алексеевной, передают знакомую многим из нас обстановку последних дней в стенах корпуса: письменные экзамены в зале корпуса с родными нам девизами на арках и неизменный групповой снимок матурантов с представителем министерства образования, директором корпуса и преподавателями на фоне сцены, расписанной сюжетами из русских народных сказок…
Борис Сафронович сохранил теплое чувство к корпусу и кадетам, легко вжился в небольшую семью нашего объединения в Вашингтоне.
Он охотно посещал товарищеские встречи, семейные обеды, поочередно устраеваемые в домах членов объединения, молебны и чествования в дни кадетских праздников.
Для более молодых членов объединения Борис Сафронович, Н. Новицкий и Г. Никонишин представляли тех мальчиков и юношей, участников белой борьбы, которым посвящали стихи зарубежные поэты…
В августе 1984 года Борис Сафронович провел неделю на 9-ом общекадетском съезде в Вест Пойнт. В знак глубокого уважения всех присутсвующих ему был преподнесен погончик Первого Русского Великого Князя Константина Константиновича Кадетского Корпуса, в котором 46 лет тому назад он сдавал экзамены на аттестат зрелости.
В начале 1985 года состояние здоровья Бориса Сафроновича ухудшилось, и он даже стал пропускать наши встречи. Со свойственной ему скромностью и стойкостью он мало говорил о своей болезни и никогда не жаловался. На 10-ом юбилейном съезде, в августе 1986 года в Канаде, Борис Сафронович присутствовать уже не смог.
Однако он передал через меня приветствие нашему съезду, вместе с короткой запиской, в которой писал:
«Поездка два года назад на 9-ый съезд произвела на меня большое впечатление, и мне так грустно, что в этом году не смогу ее повторить».
В субботу 6 декабря 1986 года мы отмечали корпусной праздник молебном и товарищеской встречей, на которую собралось больше 30-ти человек кадет с семьями и гостей.
Бориса Сафроновича не было с нами, и мы знали, что состояние его здоровья сильно ухудшилось. Однако он попросил свою супругу, Нину Алексеевну, присутствовать на нашем праздновании, несмотря на то, что нуждался в ее постоянном уходе.
По предложению К. Болдырева, мы позвонили по телефону Борису Сафроновичу и хором пропели ему «Многая лета». Он был обрадован и растроган, а мы с грустью чувствовали, что говорим с ним, возможно, в последний раз.
Борис Сафронович скончался в среду 18 февраля 1987 года, не дожив до своего 80-летия.
На первую панихиду в четверг в храме Иоанна Крестителя в Вашингтоне собралось более 70-ти человек. Гроб был накрыт трехцветным полотнищем, а у изголовья покойного был поставлен русский национальный флаг.
Настоятель храма о. Виктор Потапов сказал сильное, прочувствованное слово. После панихиды мы узнали, что Борис Сафронович хотел, чтобы его гроб на похоронах несли кадеты.
Отпевание и похороны состоялись в пятницу, 20 февраля в монастыре Новое Дивеево.
Ввиду рабочего дня только пять кадет смогли проводить покойного: Е. Гирс, К. Голицын, Ю. Козлов, С. Муравьев и А. Боголюбов. Поминальная трапеза была устроена семьей покойного в помещении общества «Отрада».
Еще до смерти Бориса Сафроновича из Парижа в Вашингтон прилетела его дочь Наталия Борисовна. Старшая внучка покойного Таня, студентка университета в районе Вашингтона, была вместе с матерью и бабушкой на похоронах. Младшая внучка Аня, как раз в это время, была в заграничной поездке со своей парижской школой и не смогла проститься со своим дедушкой. У могилы и на трапезе было много искренних слез и теплых, сердечных слов и объятий…
Во время поминальной трапезы мы договорились с Женей Гирсом, что я напишу статью о Борисе Сафроновиче для следующего номера «Кадетской Переклички».
По возвращении в Вашингтон, я обратился к супруге покойного Нине Алексеевне и получил от нее разные материалы, относящиеся к событиям июня 1927 года, включая стенографическую запись с заседаний чрезвычайного суда в Варшаве.
На последующих страницах я попытаюсь вкратце осветить все стороны этих волнующих событий шестидесятилетней давности.
Суд над Борисом Ковердой был проведен очень быстро: 7 июня было совершено покушение, а уже 15 был вынесен приговор.
Оба заинтересованные правительства имели для этого основания. Польша не хотела осложнять отношения со своим опасным соседом, с которым она не так давно закончила войну. Для Советского Союза долгое следствие и разбор причин покушения грозили превратить суд над Ковердой в осуждение советского режима на глазах у мировой общественности.
Большевики боялись повторения суда над швейцарским подданным Конради, застрелившим в 1923 году секретаря советской делегации Воровского. Швейцарский суд оправдал Конради и тем самым осудил большевистские злодеяния в России.
Для ускорения процесса польское правительство нашло возможным применение закона о чрезвычайных судах, относящегося главным образом к преступлениям против польских официальных лиц.
В составе председателя и двух членов, этот суд выносит скорые и суровые приговоры, которые являются окончательными и обжалованию не подлежат.
С раннего утра 15 июня здание суда было окружено толпой лиц, желавших присутствовать в зале судебного заседания.
На фото справа: Борис Коверда в польской тюрьме.
Несмотря на строгий разбор, с которым производился пропуск в зал, все скамьи для публики, проходы и места за судьями оказались занятыми. Польская и иностранная пресса были представлены значительным числом журналистов, количество которых все увеличивалось и к моменту приговора достигло 120-ти человек. Среди них были корреспонденты «Правды» и «Известий», занявшие места в стороне от «буржуазных» журналистов.
Борис Коверда был введен в зал суда под сильным конвоем и сразу завоевал общую симпатию своей улыбкой и выражением лица.
В чистой рубашке и в скромном костюме он казался совершенно мальчиком. Свои показания Коверда давал, как и все свидетели, на польском языке. В первый момент он очень волновался, но все остальное время держал себя очень спокойно, несмотря на то, что до объявления приговора в напряженной атмосфере судебного заседания возникали даже опасения о возможности вынесения смертного приговора…
Заседание суда открылось в 10.45 утра, а приговор был вынесен через 14 часов в 12.45 ночи. Судьям понадобилось 50 минут, чтобы принять решение.
Приговор был выслушан Ковердой и всеми присутствующими стоя. Когда председатель суда дошел до слов о бессрочной каторге, вздох облегчения прошел по залу, а Коверда встретил приговор с выражением радости на лице.
Его отец подбежал к скамье подсудимых и крепко обнял и поцеловал сына, который сразу же, под конвоем полицейских, был отведен в тюрьму.
Впоследствии президент Речи Посполитой заменил бессрочные каторжные работы теми же работами, но на пятнадцатилетний срок.
Как мы сейчас знаем, Борис Сафронович Коверда провел 10 лет своей молодой жизни в тюрьме (освобожден по амнистии).
Обвинительный акт о предании Бориса Коверды чрезвычайному суду, в качестве обвиняемого по статье 453 уголовного кодекса, в интересующей нас части, гласит:
«Стрелявшим в посланника Войкова оказался Борис Коверда, девятнадцати лет, ученик гимназии Русского общества в Вильно, который, опрошенный в качестве обвиняемого, признал себя виновным в умышленном убийстве посланника Войкова и заявил, что он, будучи противником настоящего политического и общественного строя в России и имея намерение поехать в Россию, чтобы там принять активное участие в борьбе с этим строем, приехал в Варшаву с целью получить разрешение Представительства СССР на бесплатный проезд в Россию. А когда ему было в этом отказано, он решил убить посланника Войкова, как представителя власти СССР, причем добавил, что с посланником Войковым никогда не разговаривал, к нему претензий не имел, ни к какой политической организации не принадлежал, и что акт убийства он совершил сам, без чьего-либо внушения или соучастия».
После огласки обвинительного акта председатель суда спросил Коверду, признает ли он себя виновным, на что тот ответил, что признает убийство Войкова, но виновным себя не признает, т.к. убил его за все то, что большевики совершили в России.
По окончании этого заявления были введены свидетели. Свидетелей обвинения было пять: Аркадий Розенгольц, полпред СССР в Англии, Юрий Григорович, завхоз советского посольства в Варшаве, два польских полицейских, дежуривших в утро покушения на вокзале и Сура Фенигштейн, бедная торговка, у которой Коверда прожил в качестве «углового жильца» 13 дней из своего двухнедельного пребывания в Варшаве.
Розенгольц рассказал о своей встрече на вокзале с Войковым и о деталях самого покушения, в то время как они вместе шли из вокзального буфета к поезду, на котором Розенгольц собирался уехать в Москву.
Григорович по сути дела ничего сказать не смог, т.к. Войков отпустил его с вокзала до покушения.
Околоточный Ясинский дежурил на вокзале, услышал несколько выстрелов и «на перроне Мо. 8-9 заметил двух людей, стрелявших друг в друга из револьверов»... Описавши последующие обстоятельства, он закончил свое показание так: «Будучи в помещении, в которое был отведен Коверда, я слышал, как тот сказал: „за Россию»».
Полицейский Домбровский, тоже дежуривший на вокзале, дал свою версию событий и подтвердил, что на вопрос зачем он стрелял, Коверда ответил: «я отомстил за Россию, за миллионы людей».
Он также отметил, что Коверда был совершенно спокоен, когда его арестовали. Свидетельница Фенигштейн показала, что Коверда приходил вечером, а утром выходил и никого у себя не принимал.
Со стороны защиты выступали родители и сестра Бориса, директор гимназии, в которой он учился, его духовник, издатель еженедельника «Белорусское Слово», в котором Коверда проработал три года, товарищи по гимназии, знакомые и т.д.—всего 21 человек.
Мать Бориса, Анна Коверда, дала следующие показания:
«В 1915 году мы были эвакуированы властями из Вильны… Мы жили в России до 1920 года… То, что он видел в Самаре, не могло создать в нем благоприятного для большевиков настроения… Он был свидетелем разгула Чрезвычайки… Сын моей сестры был убит большевиками. Борис часто об этом говорил с моей сестрой… Борис в Самаре был свидетелем, как расстреливали на льду нашего знакомого отца Лебедева… Борис много читал. По взглядам он был демократ… Борис был впечатлительным, тихим и скромным. Он работал на всю семью… Борис болел скарлатиной и дифтеритом, был в больнице шесть недель. Сразу после выздоровления взялся за работу… Когда Борис был еще 6-7-летним мальчиком, я иногда читала ему историю России… На него особенно сильное впечатление произвела история Сусанина. Он сказал мне: „Мама, я хочу быть Сусаниным»… Об убийстве я узнала из газет. Оно было для меня неожиданностью».
Отец Бориса, Сафрон Коверда, сообщил следующее:
«Я сын крестьянина… В Вильне еще до войны я принадлежал к партии социалистов-революционеров и принимал участие в нелегальной работе. Я был убежден в том, что царская власть угнетает крестьян… Когда произошел переворот, я принимал участие в уличных боях против большевиков… В последний раз я виделся с сыном на праздник Рождества Христова… Я жил отдельно, так как тяжелые условия заставляли меня жить отдельно. Я учитель народной школы. Во время каникул, в разговоре с сыном мы не раз затрагивали политические темы… Нужда портила Борису жизнь… Он человек верующий и правдивый. В прошлом году он тяжело болел и был близок к смерти. После болезни его впечатлительность усилилась»…
Сестра Бориса Ирина подтвердила, что у них в доме бывали такие периоды, что продавалось все, так как не на что было жить, и что было время, когда только брат содержал всю семью.
На фото слева: Борис Коверда в гимназическом возрасте.
Директор гимназии Виленского Русского Общества сообщил следующее:
«В прошлом учебном году Коверда поступил в нашу гимназию в 7-ой класс… Я спрашивал учителей белорусской гимназии, отчего Коверда ушел из этой гимназии — и мне было сказано, что там часть учеников принадлежала к коммунистической партии, что Коверда выступал против своих товарищей и что на этой почве ушел… Я знал, что Коверда находится в очень тяжелых материальных условиях, что он вынужден работать… Мы мирились с частым пропуском уроков… и он хоть с трудом, но был переведен в 8-ой класс… Уже после Рождества он очень редко бывал в гимназии… Возник вопрос, что делать с Ковердой. 21 мая на заседании педагогического совета было принято решение об исключении Бориса Коверды… Мы были вынуждены это сделать на основании существующих правил… Исключение Коверды… было для меня тяжелой обязанностью… У него были слезы на глазах, когда он говорил, что хочет окончить гимназию, но не может платить… Коверда был тихим, спокойным, послушным, сосредоточенным и замкнутым… Как директор гимназии я могу сказать, что Коверда оставил в гимназии самые хорошие воспоминания… На этой неделе я разговаривал с товарищами Коверды. Они мне говорили, что встречались с Ковердой и рассказывали ему об экзаменах. Коверда загадочно говорил о том, что ему тоже предстоит сдать экзамен, и потом его товарищи объяснили, что этот экзамен—это его поступок. Общее мнение о Коверде гласило, что это человек безусловно идейный, не бросающий слов на ветер, сосредоточенный, впечатлительный, мягкий… Всем было ясно, что Коверда переживал что-то крупное, что-то ценное, какую-то тайну. Это было общее мнение товарищей Коверды по гимназии»…
Священникъ Дзичковский был духовником и законоучителем Бориса и охарактеризовал его как хорошего ученика и христианина:
«Борис Коверда был христианином не только на словах. Он относился к закону Божию с особенным вниманием. Посещал церковь. Я видел, что он в семье получил религиозное воспитание и этим отличался от остальных моих учеников»…
Арсений Павлюкевич, издатель еженедельника «Белорусское Слово», показал, что Коверда работал у него корректором и экспедитором, был трудолюбив, делал переводы, интересовался религиозным отделом и вступал в переписку с методистами, защищая православие.
—«Он был самолюбив, и на этой почве у него возникали столкновения с сотрудниками в редакции. В материальном отношении ему было очень тяжело, так как он содержал всю семью. После болезни он сделался очень нервным, и это может быть было вызвано ходом его учения.
В прошлом году Коверда хотел выехать в Россию, но скрывал от меня. На вопрос о своем будущем ответил, что хочет получить высшее образование в России, что рассчитывает на падение большевиков и может оказаться там полезным. В последнее время он составлял выдержки из русских газет. У нас был отдел «СССР», и в этом отделе мы сообщали о наиболее ярких событиях из большевистской жизни. Коверда тоже делал вырезки из эмигрантских русских газет «За свободу» и «Сегодня». По мере умственнаго развития в нем усиливались антибольшевистские настроения. В нашей редакции он мог высказывать свои взгляды и это никого не удивляло. Поступок Коверды оказался, однако, для нас неожиданным и был вероятно вызван его антибольшевистским. настроением».
Товарищи по гимназии Агафонов и Белевский пробыли с ним в одном классе два года и считали его замкнутым, набожным, скромным и симпатичным. Его любили и уважали, так как он приходил в гимназию усталый от работы. Коверда был противником большевиков и в Вильне выступал против них. Когда в Вильне шел советский фильм «Волжский бурлак», Коверда сказал, что такие картины не должны демонстрироваться и что следовало бы, как в Риге, сорвать демонстрацию. Коверда говорил, что он очень любит Родину и Родина находится в тяжелом положении.
После окончания выступлений остальных свидетелей защиты, которые ничего по сути дела не добавили, суд перешел к слушанию обвиняемого.
Коверда поднялся со своего места и громко и отчетливо стал рассказывать, на польском языке, свои воспоминания и впечатления детства в России, передавая обстоятельства и сцены бесправия, насилия, жестокости и террора. Во время этих показаний его постепенно охватило волнение и последние слова он проговорил почти плача. Но затем взял себя в руки и продолжал совершенно спокойно и твердо рассказывать о своей жизни в Вильне по возвращении туда в 1918 году.
В течение двух лет Борис работал экспедитором в белорусских левых газетах. В какой-то момент ему стало ясно, что работа этих газет ведется, как он выразился, «на червонцы, выкованные из церковных ценностей».
Перейдя в газету Павлюкевича, Борис начал читать о большевистской революции и о ее последствиях, прочитал книгу Краснова, сборник статей Арцыбашева, польские книги, в том числе и книгу о голоде и понял, кто виноват в том, что положение России дошло до того, что люди стали людоедами. Дальше привожу слова Бориса:
«Еще в прошлом году я хотел ехать для борьбы с большевиками в Россию. Я говорил об этом моим друзьям. Не знаю, почему они умолчали об этом здесь перед судом. Но пришло время материальной нужды, и мне не удалось осуществить мой замысел. Но когда мое материальное положение укрепилось, я опять начал думать о борьбе и решил поехать в Россию легально. Я собрал немного денег и приехал в Варшаву, а когда мне было в этом отказано, я решил убить Войкова, представителя международной банды большевиков. Мне жаль, что я причинил столько неприятностей моей второй родине—Польше. Вот в газетах пишут, что я монархист. Я не монархист, а демократ. Мне все равно: пусть в России будет монархия или республика, лишь бы не было там банды негодяев, от которой погибло столько русского народа».
Это заявление Коверда произнес при напряженном внимании всех присутствующих.
На вопрос прокурора о том, как он узнал Войкова и откуда знал, что Войков будет на вокзале, Коверда ответил:
«Я знал Войкова по фотографиям, печатавшимся в иллюстрированных изданиях. Кроме того, я его видел в советском консульстве. О том, что Войков должен быть на вокзале, я узнал из газет — я прочел, что Войков выезжает в Москву. Я знал, что есть только один скорый поезд отходящий, в Советскую Россию в 9 часов 55 минут утра, и знал, на каком пути этот поезд стоит.
Я хочу еще прибавить, что я убил Войкова не как посланника, а как члена коминтерна».
На этом закончились показания Бориса Коверды.
На фото слева: молодой Борис Коверда.
Прокурор Рудницкий начал свою речь с утверждения, что Коверда является русским не только по происхождению, языку и вероисповеданию, но и по «одушевляющей его экзальтированной, плохо понятой, ведущей на неверные пути, но тем не менее глубокой любви к своей стране». Затем он продолжил:
«На какую бы ошибочную дорогу ни завела его эта любовь, мы не можем не принять во внимание той правды, которая в нем живет, руководит его неопытным умом, его ошибочными, преступными шагами. Но, господа судьи, мы не можем преступление, убийство посланника Войкова, считать за спор сегодняшней России с завтрашней Россией или же России сегодняшнего дня с Россией вчерашнего дня, а тем более мы не можем считать, что наш приговор должен разрешить великий спор между двумя лагерями одного народа. Мы не можем ни минуты задумываться над вопросом, кто прав: сегодняшние правители России или же ее эмиграция, которая, измученная и раздраженная, как всякий лишенный своей земли человек, желает ввести какой-то другой порядок в России. Мы не можем ни разрешать, ни касаться этого спора не только потому, что никто из современников не в состоянии разрешить, за кем правда в великих исторических переворотах, но прежде всего потому, что это спор русских с русскими, спор внутри государства, борьба сил чужого общества.
Мы не можем также поставить вопроса, был или не был террористический акт Коверды вызван и оправдан террором в России. Мы не можем этот вопрос ставить так, как его поставил русский писатель, книга которого была для Коверды настольной. Мы не можем ставить вопрос, кто первый начал применять террор. Террор не является содержанием революции, он является излишне часто применяемым способом борьбы, и я думаю, что никогда история, отмечая завоевания или отдавая надлежащую дань революционным переворотам, не найдет слов признания или хотя бы оправдания террора. Безусловно, террор не умаляет завоеваний Великой французской революции, но все то, что она завоевала для человека и гражданина, не может узаконить и оправдать гибель десятка тысяч человеческих жизней.
Террористический акт является всегда преступлением. Человеческая справедливость должна его преследовать и наказывать виновных. Откинув в сторону те соображения, о которых я говорил выше, которые могли бы нарушить спокойствие, необходимое для вынесения приговора, мы должны подойти к настоящему процессу, как к процессу об убийстве посланника Петра Войкова Борисом Ковердой.
При этом подходе мы сталкиваемся сразу с понятием о вечной и никогда не исчезающей человеческой гордыне. Коверда убивает за Россию, от имени России. Право выступать от имени народа он присвоил себе сам. Никто его не уполномочивал ни на это сведение счетов, ни к борьбе от имени России, ни к мести за нее».
Обвинению нужно было разрешить очень важный вопрос о том, действовал ли Коверда один или за его спиной стояли другие люди или организации. Прокурор Рудницкий ответил на этот вопрос следующим образом:
«После всего этого мы должны заняться разрешением вопроса, был ли поступок Коверды результатом заговорщической деятельности какой-либо организации или же хотя бы мало с собой связанных, но действующих совместно нескольких лиц. Обыски, произведенные у русских эмигрантов и у лиц, которые по тем или иным причинам казались подозрительными полиции, не дали никаких результатов. Ни в Вильно, ни в Варшаве, ни в Белостоке не найдено никаких следов, связывающих Коверду с чем-либо, ничего, что могло бы служить поощрением или помощью для Коверды в его кровавом поступке. Конечно, эти отрицательные данные еще не исключают существования более законспирированных террористических организаций, действующих против представителей СССР в Польше. Однако, по- моему, это исключают обстоятельства, предшествовавшие покушению и сопровождавшие его. Коверда, как известно, прибыл в Варшаву 23 мая, т.е. за две недели до убийства, остановился вначале на один день в гостинице «Астория», а затем в течение двух недель занимал угол в убогой квартире Фенигштейн, платя злотый за каждую ночь. Жил он без прописки. Разве организация, замышляющая покушение и заботящаяся об его успехе, не создала бы для своего агента возможности легального пребывания в Варшаве, снадбив его хотя бы фальшивым паспортом, которого Коверда, как мы знаем, совсем не имел, и крупными деньгами, облегчая ему может быть трудный, но возможный побег? А денег, как мы знаем, Коверда в день покушения совсем не имел. Разве затем организация не старалась бы ему облегчить бегство, хотя бы приготовить ему автомобиль? А ведь мы знаем, что Коверда после покушения не двинулся с места и спокойно ждал, когда подойдет полиция и арестует его. Очевидно, что никто не думал об его бегстве, что при наличии заговора нельзя себе представить, хотя бы с точки зрения безопасности других заговорщиков, которых полицейские власти могли найти, имея в руках фактического виновника покушения. Поведение Коверды в отношении полиции является весьма неразумным с точки зрения заговорщика. Почти каждый день он бывает в консульстве, хлопочет о бесплатном въезде в Россию, где, как он нам говорил, он собирается вести борьбу с правительством. Такое чуть ли не ежедневное посещение могло обратить на него внимание, вызвать подозрение, интерес к его личности и намерениям, могло привести к открытию заговора, если бы Коверда принадлежал к заговорщикам, и сделать невозможным покушение. А ведь до первого июня, до даты окончательного отказа со стороны консульства, Коверда, не скрывая своей фамилии, ежедневно там бывает, оставляет там свою фотографию. Следовательно, он поступает так, как нельзя поступать заговорщику, так, как никогда ни один заговорщик не поступит. Самое покушение на посланника Войкова происходит в условиях самых неудобных для этой цели. Коверда, на основании газетных сообщений, ищет Войкова каждый день на одном и том же месте, в продолжение нескольких дней, не зная даже, когда произойдет предполагаемый выезд посланика в Москву и произойдет ли он вообще. А ведь для людей, хотя бы сколько-нибудь знающих образ жизни посланника, было известно, что его легко можно встретить, как нам рассказал свидетель Григорович, без всякой охраны гуляющим по улице, или правящим автомобилем, или разъезжающим на моторной лодке по Висле. Посланника было легче встретить, в продолжение 4-5 дней, где-нибудь в другом месте, чем на главном вокзале; при этом не было известно, когда он туда приедет, а возможность бегства после покушения была очень невелика.
Все эти внешние обстоятельства, сопровождавшие покушение, безусловно указывают на то, что Коверда совершил его один, без чьего бы то ни было соучастия и без посторонней помощи.».
Вторым ключевым вопросом, на который надо было ответить прокурору, было выяснение причин и побуждений, толкнувших Бориса на его рискованный шаг.
По этому вопросу прокурор Рудницкий представил суду следующую аргументацию:
«Очевидно причиной этому не были годы, прожитые Ковердой в России. Из периода гражданской войны в России он вынес смутные воспоминания, воспоминания не непосредственные всех тех ужасов, с которыми связана всякая гражданская война; эти воспоминания могли бы глубоко запасть в его душу, если бы он пережил их непосредственно, и если бы он собственными глазами видел пролитие братской крови, но, как мы знаем, самые страшные вещи доходили до него, мальчика 13-14 лет, только в форме рассказов.
По-моему, другой фактор формировал сознание Коверды и старательно воспитывал в нем элементы ненависти и мести. Этим фактором была та литература, вернее журналистика, которой питался Коверда в течение последних лет. Он рано начал жить в мире газетных сообщений, освещаемых соответственно с направлением газеты. Мы ведь знаем, что в последнее время помимо чисто технической работы, он делал из газет, в которых работал, специальные вырезки, касающиеся всех тех зарубежных событий, которые, согласно мнению большинства прессы, особенно эмигрантской, являются исключительным содержанием жизни теперешней России. Чтобы судить свою страну, сказал я сегодня, нужно жить в этой стране, в ней работать и страдать. Нельзя, однако, судить ее, живя в атмосфере газетных сплетен и эмигрантских надежд. Ибо этот суд никогда не будет глубоким и правильным. Эта искусственная атмосфера, в которой билось сердце Коверды, не могла не влиять на его мысли, на его волю. Находясь в состоянии постоянного возбуждения, Коверда вернулся к воспоминаниям детства, о которых нам говорила его мать. Он захотел стать, как герой его мечтаний, Сусанин, спасителем гибнущей России и начать борьбу с теми, которых он всегда считал ее врагами и угнетателями. Если мы прибавим, что эта экзальтированная и фанатическая натура, не могущая найти никакого выхода в своих мечтаниях о служении родине и видящая это служение прежде всего в совершении преступления, столкнулась с книгой, может быть, написанной с большой сердечной болью, но наполненной ненавистью к людям сегодняшней России и сочувствием к каждому поступку, направленному против этих людей, то мы должны будем придти к определенному выводу, что не русская действительность, а ее отражение в литературном зеркале было тем моментом, который вызвал смерть посланника Войкова. В психике Коверды мы должны искать ответ на вопрос, сам ли решился Коверда на этот кровавый поступок, или его кто-нибудь толкнул на него?
Я уверен, что в этой не успокоившейся до сегодняшнего дня атмосфере междуусобной борьбы русских между собой, экзальтированный и неуравновешенный юноша сам решился на убийство».
Заканчивая свое выступление, прокурор Рудницкий обратился к трем судьям со следующими словами:
«Коверде, господа судьи, следует дать суровое наказание, суровое даже, несмотря на его молодой возраст, ибо его вина весьма велика. Выстрел, произведенный им, убил человека, убил посланника, убил чужестранца, который на польской земле был уверен в своей безопасности. Этот безумный и роковой выстрел, последним эхом которого будет ваш приговор. Польская республика, которая будет говорить вашими устами, должна осудить и сурово наказать. Слишком тяжелое оскорбление нанесено ее достоинству, чтобы она могла быть мягкой и снисходительной. Она обязана быть суровой в отношении виновного, значит, и вам нельзя не быть суровыми.
Через несколько минут вы должны стать мыслью и совестью республики, болеть ее заботами, возмущаться ее гневом, карать ее мудростью. И если вы из-за милосердия, которое ей свойственно, захотите проявить снисхождение, взвесьте и помните, что это не вы, но она сама будет оказывать милосердие!»
На этом закончилось выступление прокурора, которое произвело на слушателей глубокое впечатление и, повидимому, очень неприятно подействовало на Розенгольца.
Когда после прокурора заговорил первый защитник, Розенгольц покинул зал.
Бориса Коверду защищали четыре адвоката: три поляка (Недзельский, Эттингер и Пасхальский) и один русский по отцу и поляк по матери (Андреев).
Все четыре защитника прекрасно справились со своей задачей.
Говоривший первым, адвокат Недзельский защищал Коверду по приглашению всех русских общественных организаций и учреждений в Варшаве.
Противопоставляя заповеди христианства догмам коммунизма, Недзельский сказал:
«Во тьме веков истории человечества таится зарождение заповеди, которая заключается в простых словах „не убий». Еще в то время, когда происходила ежедневная кровавая борьба за любую добычу, когда сильный перегрызал горло слабому в борьбе за пищу или жилище, стало пробуждаться в человеческих душах первое туманное понятие о том, что человеческое сожительство не может основываться на убийстве, а должно основываться на уважении к жизни ближнего…
Почти две тысячи лет прошло с тех пор, как Великий Учитель дал этой заповеди, уже созревшей в умах лучших людей того времени, новое глубокое содержание и значение, сказав: „люби ближнего твоего как самого себя»».
Вся последующая история Европы и всего мира есть ни что иное, как борьба зо воплощение этих заповедей в жизнь!.. И вот, в XX столетии оказалось, что близок момент полного триумфа этой святой заповеди. Сознание ее правды сделалось общим во всем мире и только в самых глухих его уголках, на островах среди океана, сохранились следы людоедства. А у народов цивилизованных продолжало существовать лишь понятие о допустимом пролитии крови в военных столкновениях, в защите прав и интересов отдельных народов. Но и эти пережитки прошлого уже колебались под могучим дуновением идеи всеобщего мира, могущего раз навсегда вычеркнуть войну из числа средств к разрешению человеческих споров. И вот, в этот исторический момент, на востоке Европы разверзлись врата адовы и на земной поверхности оказалась кучка лжепророков, провозглашающих новые принципы: ошибочен путь, по которому до сих пор шло человечество, бесплодна любовь к ближнему. Лишены всякого значения завоевания христианской этики в человеческой совести и писаные законы народов, убийство и месть являются заповедью будущего, которое следует строить на крови и развалинах. „Мы уничтожаем девять десятых человечества ради того, чтобы одна десятая дожила до победы коммунизма»,—сказал первый пророк Ленин. „Единственной формой победы является уничтожение противника»,—прибавил второй пророк Троцкий. Третий, Бухарин, заявил, что только казни и убийства образовывают сознание коммунистического человека. Дзержинский считал кровавый террор чрезвычаек признаком народного гнева, получившего систематическое оформление. Диктатор Украины, Лацис, цинически выдвинул новый принцип юстиции, перед которым содрогнулась бы душа полудикого, примитивного человека: „Не ищите доказательств того, что подсудимый словом или делом выступал против советской власти. Первым вопросом должно быть, к какому классу он принадлежит. Это должно решить вопрос о его судьбе. Нам нужно не наказание, а уничтожение».
А существует, кроме того, заявление еще одного из этих лжепророков, которое, как молния, освещает самые глубокие тайники темной души новой религии и возглашает миру смертный приговор всем достижениям христианской цивилизации: „Долой любовь к ближнему!»—сказал Луначарский. —„Мы должны научиться ненависти. Мы ненавидим христиан, даже лучшие из них— наши враги. На знаменах пролетариата должны быть написаны лозунги ненависти и мести!» Далее защитник привел итоги большевицкого владычества:
«По подсчетам русского социалиста Мельгунова — уже в первый период большевицкого господства пало по приказу кровавой Чека миллион семьсот тысяч людей. Проходят годы, и каждый день поглощает новые жертвы».
Недзельский тепло говорит о трагедии русской эмиграции, детально разбирает вопрос сообщников, приходит к заключению, что таковых у Коверды не было и заканчивает эту часть своего выступления следующими словами:
«Несмотря на все эти бросающиеся в глаза доказательства, не оставляющие места для каких-либо сомнений, люди, проникнутые враждебной нам политической тенденцией, повторяют с упорством маньяков: „А все же должна была быть организация. Коверда должен был иметь сообщников»». Согласен, признаю, что он имел сообщников, однако, других, чем вы предполагаете. Таких, которые не смогли снабдить Коверду ни деньгами, ни оружием—по той простой причине, что эти сообщники Коверды не от мира сего: в момент, когда Борис Коверда очутился с глазу на глаз с кровавым советским сановником, за его плечами, словно стена, стали миллионы душ замученных советами людей, старых и молодых, женщин и детей, священнослужителей, врачей и сестер милосердия… Эти души дали нечеловеческую силу слабой руке Бориса Коверды и подняли эту руку, дабы нанести смертельный удар».
Сопоставляя организованный государственной властью террор в Советском Союзе, с безопасностью и защитой, которой в Европе пользуются советские дипломаты и представители, Недзельский сказал:
«За все время, в течение которого кошмар большевизма висит над Европой—свершились только два акта мести; один в Швейцарии в 1923 г., когда убит был Воровский; другой — спустя четыре года на польской земле—убийство Войкова. Неужели эти две жизни являются таким ужасом в сравнении с миллионом семьюстами тысяч невинных жертв Чека? С десятками миллионов жизней, поглощенных по вине советского эксперимента, гражданской войной, голодом, нуждой и болезнями? Вся культурная Европа, польский народ, а также русская эмиграция, рассеянная по всему земному шару, оказались непоколебимо верными христианской культуре, неизменно послушными заповеди: „не убий»».
Заканчивая свое выступление, адвокат Недзельский приходит к заключению, что столкновение между всемирной христианской культурой и попыткой большевиков вернуть человечество на путь варварства неустранимо, и, обращаясь к судьям, говорит:
«Вот почему бремя великой исторической ответственности падает не на личность Бориса Коверды, а на весь тот строй, на совести которого уже столько преступлений и совесть которого еще запятнается не одной катастрофой, прежде чем наступит в мире победа правды и справедливости… Пусть на чашу милосердия будет брошен символ, который Коверда хотел защитить—крест, на котором написана заповедь „не убий». А если этого мало, то бросим на чашу весов любовь к родине, которой Коверда посвятил свою молодую жизнь. И чаша милосердия должна перевесить!»
Следующим выступал защитник Павел Андреев, который начал свою речь с оспаривания утверждения прокурора, что столкновение между Ковердой и Войковым — это борьба между двумя русскими, различно относящимися к состоянию своей родины:
«Нет!
Коверда страдал за несчастия своей родины, боролся за нее—Войков же не представлял родину Коверды, а созданное на крови и кровью питающееся государственное новообразование, которое даже со своих знамен сорвало имя России.
Родина—это не только территория, не только совокупность людей. Родина—это комплекс традиций, верований, стремлений, святынь, культурных достижений и исторической общности людей и земли, ими населенной.
Родина—это история, в которой развивается нация. А разве СССР может создать нацию?
Нет!»
Опровергая следующую установку прокурора, Павел Андреев говорил:
«Борис Коверда — жалкая пылинка—выступил против ужасной силы не во имя гордости, не во имя ненужного реформаторства, как это хочет видеть господин прокурор. Гордость?
Господа судьи, разве в этом мальчике, сидящем здесь на скамье подсудимых, можно усмотреть хотя бы тень гордости, этого сатанинского искушения? Разве вы не поняли, господа судьи, что Борис Коверда — это мальчик с чистой, кристальной душой, с голубиным сердцем; мальчик, способный на жертву, мальчик, которого на страшный поступок убийства толкнула не гордость, а любовь к неисчислимым массам сородичей, уничтожаемых, попираемых и убиваемых 111-им Интернационалом».
Заканчивая свое короткое выступление, защитник Андреев обратил внимание слушателей на неподсудность Бориса Коверды чрезвычайному суду следующими словами:
«Приводя этот закон, господин прокурор несколько рано прервал его цитирование, ибо этот закон не всегда охраняет государственного чиновника, и не во всех случаях. Тогда только, когда убийство государственного чиновника совершилось при исполнении или вследствие исполнения им служебных обязанностей, преступнику грозит чрезвычайный суд. Кого убил Коверда? Войкова—посла при Польской республике или Войкова — члена Коминтерна? А ведь убитый Войков был таким двуликим Янусом. Ответ мы найдем в словах Коверды —„Я убил Войкова не как посла и не за его посольскую деятельность—я убил его как члена Коминтерна и за Россию». Где же здесь убийство государственного чиновника по причине или во время исполнения им служебных обязанностей? О, господа судьи, если бы я имел сейчас улики деятельности Войкова в Польше как члена Коминтерна — не могло бы быть и речи о суде вообще, а о чрезвычайном суде тем более!
Господа судьи! Завтра праздник „Божьего Тела», праздник пречистой крови, пролитой за грехи мира, праздник величайшей жертвы и любви. Я не хочу, я не могу верить и не поверю тому, что польский суд, суд народа, который столько крови пролил за свою и чужую свободу, что этот суд прольет жертвенную кровь ребенка и погрузит в мрак небытия бедную голову мальчика».
Третья защитительная речь блестящего варшавского адвоката Эттингера была наиболее сильной с юридической точки зрения и произвела большое впечатление своей аргументацией против подсудности дела чрезвычайному суду. Свое выступление Мечислав Эттингер начал следующими словами:
«Господа судьи!
Мы разделили между собой защиту, и моей задачей является представить вам наши выводы по вопросу о подсудности вам этого дела. Позволяет ли вам закон республики судить Коверду и наказать его согласно немилосердно суровым предписаниям о чрезвычайных судах? Можно ли лишать его тех гарантий, которыми пользуется подсудимый при обычном судебном разбирательстве и оценки его вины согласно принципам нормального закона?
По глубокому убеждению защиты, предание Коверды чрезвычайному суду противоречит закону. Мы требуем, чтобы вы исправили эту ошибку обвинения и направили дело на путь обычного разбирательства. Обвинение полагает и недавно в своей речи г. прокурор выразил этот взгляд и убеждал суд в его правильности — что посол Войков, как представитель Советов при правительстве республики, пользовался в нашем государстве опекой и защитой закона, коим республика охраняет своих чиновников.
Я полагаю, что легко смогу убедить вас в том, в какой степени этот взгляд обвинения далек от юридической действительности и не находит обоснования».
Далее адвокат Эттингер представил суду очень ясную и полную аргументацию позиции защиты, которую, к сожалению, невозможно привести полностью или даже пересказать в журнальной статье.
Последним выступал адвокат Франциск Пасхальский, который сравнил суд над Конради в Швейцарии с судом над Ковердой в Польше.
Он сказал, что Швейцария стала ареной процесса, во время которого прошел длинный ряд свидетелей, пополняя обвинительный акт против режима Советов. В условиях чрезвычайного суда в Варшаве защита не имела возможности использовать рассеянных по Европе многочисленных свидетелей, которые при другом судопроизводстве своими показаниями могли бы дополнить сведения юного обвиняемого и взять на себя моральную ответственность за его поступок. Таким образом, рамки процесса были значительно сужены, что повлекло за собой удаление из судебного разбирательства всего, что происходит в Советской России, с которой Польша подписала мирный договор!
Заканчивая эту часть своего выступления, Пасхальский воскликнул:
«Никто, однако, не может нам запретить здесь говорить обо всем, что Коверда пережил и что толкнуло его на убийство».
Вернувшись к воспоминаниям детства Бориса в советской России, защитник сказал, что, в отличие от взрослых, видевших многое, для детской души, которая впервые смотрит на мир, такая картина, как «ледяное крещение» в реке священника, оставляет неизгладимое впечатление и ложится в основу жизненного опыта ребенка. Борис вернулся в Польшу 11-летним мальчиком и вскоре начал работать экспедитором белорусской газеты, симпатизирующей большевизму. Его товарищи по белорусской гимназии упоены коммунистической идеологией. Он читает советские газеты, в которых публикуются приговоры по делам контрреволюционеров.
Это будит в нем воспоминания и восстанавливает его против товарищей по школе, слепо верящих большевицкой пропаганде. Борис переходит в русскую гимназию, читает русские заграничные газеты, журналы и книги, начинает работать в белорусской газете правого направления и вскоре становится убежденным противником большевизма.
По мнению адвоката Пасхальского книга Арцыбашева «Записки писателя» замкнула цикл размышлений Бориса и дала ему напряжение воли, необходимое для исполнения принятого им раньше решения.
Из этой книги, в которой Арцыбашев обращается к швейцарским судьям по поводу дела Конради, Пасхальский приводит следующие цитаты:
«Вы избрали террор средством тирании. Ваш террор—преступление. Террор, направленный против вас — справедливое возмездие…» —и далее — «Родина не дается даром. Мы и только мы имеем право решать судьбу нашей родины!»
Обращаясь к судьям, Пасхальский говорил:
«Я не могу согласиться с господином прокурором, когда он отказывает личности в праве прокладывать пути истории. Для господина прокурора человек — это только незначительная крупинка, зернышко песка, гонимое временем. О нет! Мне кажется, что один пример Коверды, который записал свое имя в историю, является ярким опровержением такой теории».
Свою речь Пасхальский закончил следующими словами:
«Господа судьи, я верю, что ваш приговор, в котором должно заключаться величие народа, покажет миру, что Польша, памятуя свои страдания, умеет понимать чужое горе!»
Речью Адвоката Пасхальского закончились выступления четырех защитников Бориса Коверды.
После этого суд предложил Борису последнее слово, от которого он отказался.
После выполнения последних формальностей суд удалился для совещания. Как я уже писал, обсуждение и вынесение приговора не заняли много времени.
Окружной суд в Варшаве, в качестве чрезвычайного суда, в составе председателя, двух судей и секретаря вынес приговор в документе, озаглавленном: «РЕШЕНИЕ СУДА, 15 июня 1927 года, от имени РЕЧИ ПОСПОЛИТОЙ ПОЛЬСКОЙ».
На основании признания обвиняемого и показаний свидетелей, суд нашел вину Коверды совершенно доказанной.
Более подробной мотивировки потребовал поднятый защитой вопрос о подсудности дела Коверды суду в порядке чрезвычайного судопроизводства. После детального разбора статей закона и обстоятельств покушения суд пришел к выводу, что «все сомнения о подсудимости дела об убийстве Войкова чрезвычайному суду следует признать несущественными во всем их объеме». Две резкие ноты советского правительства от 7 и 11 июня несомненно сыграли свою роль в этом решении суда.
В вопросе о размере наказания суд постановил, что нет необходимости применения самого сурового наказания (смертной казни), но нашел нужным приговорить Бориса Коверду к бессрочным каторжным работам.
Однако, принимая во внимание принцип исправления преступника и смягчающие вину обстоятельства, как-то: молодость подсудимого, его нравственные достоинства, глубокий патриотизм и понимание им страданий его сородичей, суд постановил:
«Обратиться через господина министра юстиции к господину президенту Речи Посполитой с ходатайством о замене Коверде бессрочных каторжных работ теми же работами на пятнадцатилетний срок».
Так закончился суд над Борисом Ковердой.
Как я уже писал, покушение на полпреда Войкова и суд над Борисом Ковердой вызвали большой интерес в русской заграничной, польской и европейской прессе.
Присутствие 120 журналистов на суде говорит о необыкновенном внимании, оказанном западной общественностью этому событию.
После суда Коверда для многих превратился в героя; со всех сторон на его имя посылались приветствия; газеты сообщали подробности его пребывания в тюрьме.
Белая эмиграция ликовала; создавался своего рода культ Коверды, и даже появились высказывания о роковой связи между преступником и мстителем и о неизбежности судьбоносного события.
Я прекрасно помню, как один из моих товарищей разделил обе фамилии на две части,—«Вой/ков» и «Ков/ерда»,—написал фамилию «Войков» над фамилией «Коверда» и прочитал в вертикальном направлении те же фамилии, что и в горизонтальном. После этого ему нетрудно было меня убедить в том, что смерть Войкова от руки Коверды была предопределена судьбой.
Приведу для примера два отклика белой русской эмиграции на казнь Войкова: один более аналитический, другой эмоциональный.
Первый отклик принадлежит перу С. Л. Войцеховского, присутствовавшего в зале суда в Варшаве.
«Особые политические условия помешали процессу Коверды превратиться в такой суд над коммунистической властью в России, каким был в свое время процесс Конради. Но значение поступка Коверды это не уменьшает. И, быть может, главное значение этого поступка не в самом факте обособленного и неорганизованного террора, а в том, что в лице Коверды против коммунистической власти восстал представитель молодого, только что начинающего жить поколения русского народа.
Напрасно большевики утверждают, что Коверда является „наемником иностранных империалистов». Девятнадцатилетний мальчик, сын того крестьянства, именем которого коммунистическая партия установила в Москве свою диктатуру, человек, не лишившийся во время революции никаких имущественных благ и этих благ не искавший, Борис Коверда выступил против большевиков во имя поруганной Родины, во имя той России, которая была и будет вновь.
В поступке Коверды, в наличии смелости и патриотизма в молодом русском поколении, приходящем на смену усталым бойцам,—залог ее возрождения».
+ + +
На Дальнем Востоке поэтесса Марианна Колосова посвятила Борису Коверде следующее стихотворение:
РУССКОМУ РЫЦАРЮ.
С Дальнего Востока—в Варшаву, Солнцу—привет из тьмы! Герою воспетому славой — В стенах варшавской тюрьмы. Золотыми буквами — Имя На пергаменте славных дел. И двуглавый орел над ними В высоту голубую взлетел! Зашептались зеленые дали... Зазвенела Русская ширь... Ты — литой из блестящей стали Из старых былин богатырь! И закорчился змей стоглавый, Видно пули страшней, чем слова? И под стены старой Варшавы Покатилась одна голова... Нам еще отрубить осталось Девяносто девять голов... Но нам ли страх и усталость? На подвиг каждый готов! И огнями горит золотыми Путеводная наша звезда — Дорогое, любимое имя: «Русский рыцарь Борис КОВЕРДА!»
Советское правительство немедленно реагировало на варшавские события. Уже в день покушения, 7 июня, польскому посланнику в Москве была вручена первая нота, в которой говорилось:
«…Союзное правительство усматривает в убийстве своего посланника результат непринятия польским правительством всех необходимых мер против преступной деятельности на территории Польши русских контрреволюционных террористических организаций, особенно опасных для дела мира в теперешней напряженной международной обстановке…
…Заявляя поэтому свой решительный негодующий протест и считая, что польское правительство не может уклониться от ответственности за случившееся, союзное правительство оставляет за собой право вернуться к вопросу по получении более подробных и исчерпывающих сведений о совершенном в Варшаве преступлении…»
В ответной ноте от 9 июня, направленной польским правительством комиссару иностранных дел Литвинову, мы читаем:
«…Глубоко взволнованное и возмущенное фактом убийства, жертвой которого пал посланник Союза Советских Социалистических Республик в Польше господин Петр Войков, польское правительство желает еще раз дать выражение чувству искреннего сожаления и возмущения, которое у него вызвал факт этого убийства. …Польское правительство не может считать себя ответственным за поступок безумца, который, как это, кажется, выясняется из первоначальных результатов следствия, является индивидуальным актом. Польское правительство тем более вынуждено отклонить от себя ответственность, ибо в свое время оно предлагало представителю Союза Советских Социалистических Республик личную охрану, которой, однако, посланник Войков, к сожалению, не хотел воспользоваться…»
Наконец, 11 июня, т. е. за четыре дня до суда над Борисом Ковердой, красная Москва предъявила Польше следующие требования:
«Принимая во внимание выраженное польским правительством сожаление, возмущение и категорическое осуждение акта 7 июня, союзное правительство ожидает:
1) что польское правительство примет все необходимые меры для всестороннего расследования дела, выяснения всех виновников и раскрытия всех нитей преступления, а также для быстрого и сурового наказания виновных, в особенности непосредственного физического убийцы;
2) что польское правительство в соответствии с предварительными переговорами временного поверенного в делах Союза Советских Социалистических Республик в Варшаве г. Ульянова с представителями польского министерства иностранных дел допустит г. Ульянова или другого уполномоченного союзного правительства к участию в следственных действиях по данному процессу, и 3) что польское правительство, наконец, примет на деле немедленные и энергичные меры к ликвидации на польской территории деятельности террористических и бандитских организаций и лиц, направленной против Советского Союза и его представителей, и вышлет из пределов польской республики лиц, занимающихся такой деятельностью».
По сведениям супруги Бориса Коверды Нины Алексеевны, уполномоченный со стороны советского правительства в следствии не участвовал, но у меня нет сомнения, что советские требования и упреки повлияли на решение предать Бориса Коверду чрезвычайному суду.
Вскоре по окончании суда советские обвинения были распространены на Англию и на другие «темные силы реакции»:
«В Варшаве был убит т. Войков, полпред СССР в Польской республике. Этот неслыханный акт, нашедший отклик во всем мире, в настоящей тревожной международной обстановке еще более подчеркивает преступность политики реакционных сил, активно старающихся сорвать дело мира. Убийство т. Войкова является одним из звеньев в целой цепи событий, в сумме своей означающих все большую и большую угрозу миру».
Такими словами возвестило правительство СССР всему миру о событии, которое совершилось в столице Польши:
«Выстрел белогвардейца Бориса Коверды раздался в тот момент, когда ярко обрисовалась провокационная работа английского империализма по окружению Союза Советских Республик. Международная обстановка, складывавшаяся под угрозой непосредственного нападения на СССР, расшевелила все темные силы реакции во всем мире. Выстрел на варшавском вокзале должен был, по замыслу Чемберленов и Болдуинов, сыграть роль Сараевского убийства в 1914 г. — должен был вовлечь СССР в военную авантюру и тем самым облегчить польской буржуазии мобилизацию рабочих и крестьян Польши на войну за интересы английского капитала. Русская эмиграция, живущая только надеждой на интервенцию капиталистических держав в СССР,—учла сразу все выгоды момента. Уже с начала 1927 г. в кругах белогвардейской эмиграции стало заметно небывалое оживление. „Сам» генерал Врангель приехал „инкогнито» в Венгрию для того, чтобы отсюда удобнее руководить военными действиями против СССР. Центры активной белогвардейской работы приблизились к нашей западной границе… Почуяв, что в воздухе „пахнет жареным», зашевелилась белогвардейская эмиграция в Польше. Со времени польско-советской войны 1919-1920 годов в Польше образовалось гнездо золотопогонного сброда…» и т. д.
Самый суд над Ковердой представлен советскому читателю в следующем виде:
«15 июня Борис Коверда предстал перед чрезвычайным судом Польской республики. Два дня продолжалось это дело… Что можно сказать о суде над Ковердой? Это была такая же гнусная комедия, как та, которая развернулась в 1923 г. в Швейцарии, когда судили Конради — убийцу т. Воровского. Перед судом прошел ряд специально подобранных свидетелей, которые всеми способами обеляли Коверду, изображая его невинным отроком с кристальной душой и голубиным сердцем. Обычно с понятием суда связано представление с защите и обвинении. Суд над Ковердой в сущности не имел обвинения. Прокурор и защита разделили между собой труд целью которого было представить Коверду в виде „национального героя». …Стоит ли после этого говорить о защите?.. Фактически после речи прокурора защите оставалось лишь дополнить и уточнить выдвинутые им положения, Весьма характерен состав защиты: монархист Недзельский и пилсудчик Пасхальский, специалист по бракоразводным делам Эттингер и темный виленский проходимец Андреев,— вся эта компания изощрялась в течение нескольких часов в плюгавых нападках на СССР при „благожелательном нейтралитете» со стороны председателя суда, которому не пришло в голову приостановить красноречие адвокатов, направленное по адресу страны, с которой Польша находится в нормальных отношениях. В других условиях можно было бы лишь посмеяться над речами этих адвокатов, над этим винегретом из обычных белогвардейских рассказов „об ужасах Совдепии», сдобренных соусом семинарской риторики и ханжеского пафоса. В одну неблаговонную кучу свалены здесь и собственного изобретения „цитаты вождей революции», „ужасы Чека», гимназическая фуражка Коверды, мифический „батюшка», убиенный большевиками, прилизанная головка дитяти Бориса и запах ладана православных церквей…»
Не обошлось, конечно, без избитых фраз коммунистического жаргона, — «Трудящиеся СССР встретили приговор варшавского суда с возмущением» — и без угроз по адресу «буржуазной» Польши: «Союз Советских Социалистических Республик глубоко запомнил поведение варшавского суда. С гордостью и отрадой вспоминаем мы зато те десятки тысяч славных варшавских рабочих, которые пришли к советскому посольству отдать последний долг погибшему на революционном посту послу первой в мире страны трудящихся. В этом проявлении международной пролетарской солидарности— залог того, что настанет день, когда судьями в Польше будут рабочие и крестьяне Польши»..
Благодаря близорукости и попустительству западных демократий в годы второй мировой войны, предсказания 1927 года исполнились в 1944 году, и в польских судах по сей день хозяйничают товарищи комиссары, не обращая никакого внимания на мнения и желания крестьян и рабочих.
Читая советские тексты шестидесятилетней давности, удивляешься тому, насколько они современны по форме и содержанию.
Та же социалистическая солидарность трудящихся, миролюбивый Советский Союз и коварные козни капиталистов.
Такие же фразы заполняли столбцы советских газет и волны эфира, когда подавлялись восстания в Германии и Польше и когда светские танки врывались в Чехословакию, Венгрию и в Афганистан…
Окончился суд в Варшаве, интерес к судьбе Бориса Коверды стал постепенно спадать, и только его выход из тюрьмы в 1937 г. на время оживил воспоминания о событиях между 7 и 15 июня 1927 года.
Отгремела вторая мировая война и затмила в памяти людей многое, что было до нее.
За исключением дружеских бесед, Борис Сафронович все эти годы хранил молчание по поводу событий, в которых он был главным действующим лицом. Только в 1984 году, сознавая важность восстановления исторической истины и, возможно, предчувствуя, что его жизнь подходит к концу, Борис Сафронович написал статью под заглавием «Покушение на полпреда Войкова 7 июля 1927 года».
Эта короткая статья, названная автором «свидетельским показанием», написана языком делового отчета и почти полностью ограничивается передачей фактов и событий.
О самом важном решении во всей своей жизни Борис Сафронович пишет так:
«В моих беседах с Павлюкевичем и Яковлевым мы все чаще обсуждали план покушения на Войкова и в конце концов, к началу 1927 года, я выразил желание совершить это покушение».*
Я думаю, что невозможно проще и скромнее сказать о решении, которое могло стоить жизни 19-летнему юноше.
Как мы уже знаем, на суде и обвинение и защита считали доказанным, что у Бориса Коверды не было сообщников. Однако в статье Бориса Сафроновича несколько раз упоминаются доктор Арсений Васильевич Павлюкевич, издатель газеты «Белорусское Слово», в которой Борис Сафронович работал, и есаул Михаилов Ильич Яковлев, участник гражданской войны и издатель газеты «Новая Россия». Ознакомившись с обстоятельствами, предшествующими покушению, я считаю, что сообщников, в моем понимании этого слова, у Бориса Сафроновича не было. Никто с ним сообща в покушении не участвовал и ему в этом не помогал. От Павлюкевича Борис Сафронович получил 200 злотых на проезд в Варшаву и на расходы, а от Яковлева—старый маузер с патронами и обучение стрельбе из него.
Двое знакомых Бориса, на которых вначале рассчитывали, не смогли, по разным причинам, участвовать в покушении, а роль третьего, некоего Шипчинского, свелась к тому, что он устроил Бориса в Варшаве на квартиру к бедной торговке и показал ему, где находится советское посольство.
Таким образом, приехавши из Вильны в Варшаву, молодой Борис оказался совершенно один.
В своем выступлении перед судом адвокат Пасхальский сказал:
«Удивительное в этом ребенке (Борисе) соединение чего-то взрослого и чего-то совершенно детского».
Я считаю, что «взрослый» Борис проявил необыкновенную убежденность, настойчивость и хладнокровие, проведя 14 одиноких дней в Варшаве без сообщников, руководства и опыта, выискивая способ привести свое намерение в исполнение и поднимая руку с револьвером на страшное дело убийства другого человека. А Борис «ребенок», после того, как Войков упал смертельно раненый, остался стоять на перроне, просто и твердо веря, что сделал правое дело.
На суде Борис решительно и спокойно заявил, что действовал сам, без сообщников, что несомненно принесло ему более строгий приговор. Признай он, что инициаторами покушения были два известных в Польше антикоммуниста, суд бы совсем по другому отнесся к его участию в покушении, строго наказавши взрослых вдохновителей и значительно мягче молодого исполнителя.
Такое моральное качество Бориса я назову — верность слову, даже в ущерб самому себе…
Вся же последующая жизнь Бориса Сафроновича может послужить примером скромности любому из нас.
В моих глазах идейность, стойкость, верность и скромность являются неотъемлемыми качествами настоящего героя…
В этом году исполняется 70 лет со дня захвата власти большевиками и 60 лет со дня казни на варшавском вокзале видного большевика и одного из организаторов убийства царской семьи Петра Войкова. За эти годы выросло два поколения русских людей в Советском Союзе и заграницей.
Громадное большинство из них не знают имени Бориса Коверды и не слышали о его героическом поступке. На национальном русском зарубежья и особенно на нас, кадетах, лежит моральная обязанность сохранить память о нем до того дня, когда русские историки получат доступ ко всем архивам и смогут вынести беспристрастный суд о вооруженной и идеологической борьбе сторонников и противников коммунизма.
Уже сейчас слышны молодые голоса из Советского Союза, которые признают, что правда на нашей стороне. Я совершенно уверен, что суд истории придет к такому же заключению и что новая Россия сохранит имя Бориса Коверды наряду с именами других борцов за свободу и достоинство русского народа.
Алексей Боголюбов
кадет 17-го вып. Р.К.К.1
17 мая 1987 г.
СНОСКИ:
* Нина Алексеевна, супруга Бориса Сафроновича, говорит, что были колебания. Польша сначала Войкова послом не приняла, по-видимому из-за его участия в убийстве царской семьи. Говорили, что Войков носил перстень на руке, снятый с царских мучеников.
** Факт участия Войкова в убийстве царской семьи повлиял на решение Бориса Коверды.
+ + +
Библиография
1. Дело Б. Коверда, июнь 1927 г. (Книгоиздательство «Возрождение», Париж).
2. Убийца тов. Войкова перед польским судом (Государственное издательство, Москва, Ленинград, 1927).
3. Покушение на полпреда Войкова 7 июня 1927 года, статья Бориса Коверды; «Русская Мысль», февраль 1984 г. и журнал «Часовой».
4. Газеты.
+ + +
БОРИС САФРОНОВИЧ КОВЕРДА
Полковник Роберт Вилтон в своей книге «ПОСЛЕДНИЕ ДНИ РОМАНОВЫХ» утверждал, что по началу над большевистским режимом доминировал не Ленин (Ульянов), а Свердлов (Розенфельд), председатель всесильного ВЦИКа и один из основателей зловещей ЧРЕЗВЫЧАЙКИ. Одна из редких фотографий, которую мне удалось вырезать из сербского коммунистического журнала, снятая на Красной площади в первую годовщину «красного октября», изображает группу большевистских главарей во главе с красным Гиммлером, СВЕРДЛОВЫМ, с ног до головы зашитым в черную кожу, и ЛЕНИНЫМ, на втором плане, окруженных приспешниками не русского и не славянского вида.
Вот у этого самого Свердлова, организатора ЕКАТЕРИНБУРГСКОГО ЗЛОДЕЯНИЯ, одним из главных заплечных дел мастеров на Урале был ПЕТР ВОЙКОВ (он же ВАЙНЕР ПИНХУС). За революционную деятельность царское правительство его преследовало, и Войков бежал заграницу. А затем, вместе с 28-ю другими вожаками революции и будущим цареубийцей Сафаровым, он попал в так называемый немецкий «запломбированный вагон», о котором историк Мельгунов писал следующее:
«Социал-демократ Парвус (Гелфант), перейдя на сторону большевиков, помог им „наладить дело»: он стал посредником между Лениным и его швейцарской группой и Германским Генеральным Штабом в организации отправки в Россию большевистской головки, как и снабжения ее немецкими деньгами».
По прибытии в Россию, после большевистского переворота, Войков командируется Свердловым в Екатеринбург, на Урале, где он становится, вместе с Сафаровым, членом областного Совдепа при председателе Белобородове, который на самом деле был пешкой в руках Войкова, Сафарова, Голощекина и Сыромолотова. По инструкциям Свердлова из Москвы, екатеринбургский Совдеп подготавливает убийство Царской Семьи, про которое Мельгунов позднее напишет:
«Эту потаенную и кошмарную расправу с Царской Семьей и с близкими ей людьми могли совершить лишь те, кто в момент своего действия потеряли человеческий облик!»
А критик Георгий Адамович в Париже добавит:
«Если в России не настанет время, когда грех цареубийства признают, то лучше и не быть русским!»
С целью замести следы своего преступления и чтобы «контрреволюционеры, играя на невежестве народных масс, не использовали их тела как мощи», красные заговорщики, получив приказание из Москвы от Свердлова «ликвидировать» узников Ипатьевского дома, начинают договариваться, как это выполнить. И тут Войков выставляет фантастический план расстрела у реки, после чего тела должны быть сброшены в воду с привязанными гирями.
В результате споров был принят план убийства в доме Ипатьева с тем, чтобы Юровский привел его в исполнение, а Войков присутствовал, как представитель областного Совдепа и потом, как химик, руководил уничтожением тел. Таким образом, Войкову любое беспристрастное правосудие должно было вменить двойную вину за его злодеяние.
Как мы знаем, план был приведен в исполнение: 400 фунтов серной кислоты и 400 галлонов керосина сделали свое дело, но только частично. Войкову не удалось до конца замести следов уничтожения тел своих жертв. Судья Сергеев, а особенно следователь Соколов помешали этому.
Кончилась гражданская война, и Войков решает сменить ремесло убийцы и грабителя на более «благородную» профессию: он становится дипломатом высшего ранга. Вот что об этой, метаморфозе говорят советские источники:
«Летом 1924 года Советское правительство запросило в Варшаве агреман (согласие) на назначение новым послом СССР в Польше П. Л. Войкова. Почти две недели польское правительство медлило с ответом. Наконец сообщило; представление агремана ставится в зависимость от роли Войкова в екатеринбургских событиях 1918 года. Требуется от комиссара иностранных дел Чичерина подтверждение, что Войков к этому не причастен».
Что ответил Чичерин не трудно догадаться: «Конечно непричастен. Ведь был Войков всего лишь комиссаром продовольствия». Старый и коварный лис Чичерин хорошо учитывал неприязнь поляков к Царской России, а поэтому 4 сентября 1924 года он сообщил Вышинскому следующее:
«Я не помню момента в истории борьбы польского народа против угнетения царизмом, когда борьба против последнего не выдвигалась бы как общее дело освободительного движения Польши и России».
Хотя польское правительство было хорошо осведомлено о той роли, которую Войков играл в убийстве Царской Семьи, он получил «агреман».
Почти что три года Войков пробыл на посту советского полпреда в Варшаве. А под новый, для него роковой, 1927 год, под влиянием выпитого, он рассказал будущему невозвращенцу Беседовскому жуткую историю бойни в доме Ипатьева. Событие это имело место после вечера сотрудников посольства. «Это была ужасная история»,—говорил Войков, держа в руках перстень с рубином, переливающимся цветом крови, который он снял с одной из жертв после убийства. — «Мы все участники были прямо-таки подавлены этим кошмаром. Даже Юровский, — и тот под конец не вытерпел и сказал, что еще несколько таких дней, и он сошел бы с ума».
Советский автор Касвинов пишет:
«Преступление совершилось 7 июля 1927 года. В тот день на перроне варшавского вокзала белый эмигрант шесть раз в упор выстрелил из пистолета в П. Л. Войкова и смертельно его ранил. И хотя суд и состоялся, и убийца Б. Коверда был осужден, для разоблачения его сообщников и для обличения белогвардейского бандитизма ничего не сделали. Встав в позу, террорист на суде заявил перед представителями мировой прессы и международной общественности, что выстрелами в Войкова „он отплатил за Екатеринбург». В. Александров называет эти выстрелы „точными и совершенно верными», поскольку „причастие Войкова к событиям в Ипатьевском доме ни прежде, ни сейчас не вызывает ни у кого сомнения»».
Десятью годами каторжной тюрьмы заплатил Коверда за казнь екатеринбургского сверхзлодея, но заключение, по свидетельству капитана Орехова, редактора «ЧАСОВОГО», который навещал узника, не сломило Коверду ни физически, ни духовно. По выходе на свободу он отправился в Югославию где, при Кадетском Корпусе в Белой Церкви в 1938 году сдал экстерном экзамен на аттестат зрелости.
А затем судьба, постигшая почти что всех нас: Вторая мировая война, немецкая оккупация, лагеря ДиПи и дорога за океан. Тяжелый недуг сломил Бориса Коверду, а его смерть и похороны прошли незаметно. Был будний день, и на русском кладбище собралась совсем малая группа его друзей, кадет Зарубежных корпусов, проводить в последний путь русского героя. Да будет легка ему американская земля. Рискуя своей жизнью, он покарал смертью одного из величайших преступников большевистской окаянной революции.
Нам теперь твердят справа и слева о каких-то сдвигах к лучшему у нас на родине, о признаках оттепели, о стихийной тяге русской интеллигенции к историческому прошлому России. Так это или нет — покажет будущее. Но не настало ли такое время, когда многие подсоветские люди, даже с партбилетами, узнав о подвиге Бориса Коверды, скажут себе: «Он, конечно, был прав», и одобрят его поступок.
Кончаю эту статью стихами, которые неизвестный поэт посвятил Коверде в 1927 году:
Я выстрадал свое решенье, Оно пришло, как скорбный плач, Простит Господь мне прегрешенье: Казнен преступник и палач. Когда рассказ шел потрясающий О царской смерти, словно гром, Пред ликом родины страдающей Карал я зло святым судом!
Павел Пагануцци
СНОСКИ:
1. Тут Касвинов цитирует слова из книги В. Александрова, приведенной нами в библиографии.
2. Читатели вероятно заинтересуются судьбой, которая постигла остальных организаторов преступления и убийц Царской Семьи: Свердлова, Голощекина, Белобородова, Юровского, Медведева, Ваганова и других.
Все они вовсе не принадлежали к людям идейным, преследовавшим высокие моральные и политические идеалы, как до сих пор пытается изобразить их большевистская пресса. На самом деле это были самые типичные преступники-грабители, темные подонки общества. Совершив трусливое «убийство из-за угла», как выразился омский прокурор Шамарин, они ограбили свои жертвы, присвоив из корыстных целей их драгоценности и другие вещи, а затем бежали от наступающих войск армии адмирала Колчака.
Все главные участники Екатеринбургского Злодеяния, без исключения, понесли заслуженную кару, и большинство из них ненадолго пережило свои жертвы. Павел Медведев, не дождавшись суда, умер в следственной тюрьме от сыпного тифа. Ваганов, не успев бежать с большевиками, был разыскан и убит своими же товарищами-рабочими. За ним последовал Свердлов. Во время посещения бывших Морозовских фабрик, один из рабочих ударил по голове его тяжелым предметом, и он умер от сотрясения мозга в начале 1919 года.
Белобородов и Юровский попались у Сталина в троцкизме и после пыток (особенно досталось Белобородову — см, мою статью «Конец Белобородова», Р. Ж., 6 дек. 1985) были отправлены своими же товарищами чекистами в преисподнюю. Юровского не спасла даже тяжелая сердечная болезнь, которую он приобрел, вероятно, во время своей преступной деятельности (по другой версии, Юровский умер от прободения язвы в одном из московских госпиталей — ред.) Шая Голощекина «родная партия», создать которую он так старался, миловала дольше всего. По Рою Медведеву его вычистили из партии, и он пропал без вести в одном из безымянных лагерей Архипелага ГУЛАГа, как гибли тысячи невинных жертв, которых он в свое время отправлял туда же. По сообщению же книги «Комиссары» (Москва, 1964), Голощекин был расстрелян в Москве в 1939 году. (Есть и другая версия его судьбы: «ПРАВДИВАЯ СЕНСАЦИЯ: Один из убийц святой Царской Семьи — Шая Голощекин — был… половым извращенцем-содомитом и официально расстрелян советской властью в т. ч. за то, что «занимался педерастией»!» — https://monomah.org/archives/12405 — ред.)
3. Стихотворение заимствовано из «ЧАСОВОГО».
4. В дате покушения известные расхождения: сов. источник, которым я пользовался, называет 7 июля, зарубежная пресса — 7 июня.
Для этой работы использованы следующие источники:
1. Вилтон, Роберт. Последние дни Романовых. «Град Китеж», Берлин, 1923.
2. Документы и материалы по истории советско-польских отношений, т. IV, Москва, 1966, стр. 319.
3. Касвинов, М. К. Двадцать три ступени вниз. «Звезда», Ленинград, 1972-73.
4. Мельгунов, С. П. Судьба императора Николая II после отречения. Париж,
5. Мельгунов, С. П. Как большевики захватили власть. Париж, 1953.
6. Пагануцци, П. Правда об убийстве Царской Семьи. Jordanville, N.Y.,1981.
7. Alexandrov Victor The end of Romanovs. Boston-Toronto, 1966.
+ + +
От Редакции:
Читайте также: «Трагическая история лагеря «АЛЖИР» — «Акмолинского лагеря жен изменников Родины»!» — https://monomah.org/archives/11078.
«Сталинизм» — ЭТО ЗЛО! ПРАВДИВАЯ СЕНСАЦИЯ: Тайная тюрьма товарища Сталина! Спецобъект № 110 — секретный острог «вождя» — находился не в далекой Сибири, а под… Москвой!» — https://monomah.org/archives/11439.
«Сталинизм» — ЭТО ЗЛО! «Мамочный» лагерь: «Малыши даже плакать не смели. Они только кряхтели по-стариковски и — гукали. Это страшное гуканье целыми днями неслось из детских кроваток. Дети лежали на спинках, поджав ножки к животу, и издавали эти странные звуки, похожие на приглушенный голубиный стон»!» — https://monomah.org/archives/27109.
«О героях былых времен…»: Дерзкий побег царского офицера, бывшего штаб-ротмистра Лейб-гвардии драгунского полка, из ада советских лагерей!» — https://monomah.org/archives/25571. А в июле 1934 года Ивану Солоневичу и его сыну Юрию также удалось, казалось бы, невозможное — совершить побег из СССР, да еще из лагеря «Беломорско-Балтийский комбинат» — полторы сотни верст сквозь чащу карельских лесов, топи и болота…
«ПРАВДИВАЯ СЕНСАЦИЯ! Чудовищный Приказ Ставки Верховного Главного Командования № 0428: «…Разрушать и сжигать дотла все населённые пункты в тылу немецких войск…»! Сталин лишил крова многих наших соотечественников, волею обстоятельств оставшихся на оккупированных территориях! Тысячи женщин, стариков и детей не имели даже собственной крыши над головой в суровую зиму 1941/1942 гг.!» — https://monomah.org/archives/26149.
«Стахановцы» расстрельных команд НКВД: Блохин, Магго, братья Шигалевы и другие…» — https://monomah.org/archives/12560.
«ПРАВДИВАЯ СЕНСАЦИЯ: Один из убийц святой Царской Семьи — Шая Голощекин — был… половым извращенцем-содомитом и официально расстрелян советской властью в т. ч. за то, что «занимался педерастией»!» — https://monomah.org/archives/12405.
«ПРАВДИВАЯ СЕНСАЦИЯ: Что стало с чекистом по имени Исай Берг, который задолго до немцев придумал советские «газенвагены» — газовые машины-душегубки!» — https://monomah.org/archives/17547.
«ПРАВДИВАЯ СЕНСАЦИЯ! Терезин и Талергоф: Первые в истории концлагеря Европы были созданы не для евреев, а для… РУССКИХ! Задолго до нацистских Освенцима, Дахау и других «лагерей смерти»!» — https://monomah.org/archives/15022.
«О героях былых времен…»: Вся правда о подвиге Зои Космодемьянской! Безстрашная русская девушка погибла от рук нацистов 75 лет назад! — https://monomah.org/archives/1527.
«Очередная годовщина начала геноцида казачества! Более ста лет назад большевики начали кровавую резню этого служивого сословия России!» — https://monomah.org/archives/21329.
«Трагедия Лиенца: Как вероломные англичане после войны выдали Сталину десятки тысяч казаков, многие из которых даже не имели гражданства СССР! «Последняя тайна Второй мировой». Фильм Алексея Денисова» — https://monomah.org/archives/17294.
«Бывший атаман Всевеликого Войска Донского Петр Николаевич Краснов: странный и сомнительный путь от генерал-майора Царской армии «Третьего Рима» до… бригадефюрера СС Третьего Рейха!» — https://monomah.org/archives/21664.
И. Володский: «Истоки зла (Тайна коммунизма)». Интересная книга о происхождении и сути того учения, которое принесло столько горя и страданий нашему народу! — https://monomah.org/archives/11875.
«ПРАВДИВАЯ СЕНСАЦИЯ: СИФИЛИС ЛЕНИНА — правда или миф?» — https://monomah.org/archives/21282.