Сергей пришел домой лишь под утро. Устало стянул куртку и ботинки с высокой шнуровкой, небрежно бросил джемпер на спинку стоявшего в прихожей старого, вылинявшего и протертого до проплешин на обивке кресла. Тамара Григорьевна, сложив на груди руки, запавшими от недосыпания глазами внимательно следила за сыном. Тот, промычав что-то невразумительное, поплелся в ванную: мать в очередной раз почувствовала сильный запах спиртного.
Однако Тамару Григорьевну сейчас больше волновал не алкоголь, хотя сын ее и стал баловаться им несколько чаще для его двадцатидвухлетнего возраста, чем ей хотелось бы. Ей претила его новая компания – все эти одетые в черную скрипящую кожу и обвешанные цепями, перевернутыми пентаграммами, черепами и какими-то странными, сделанными из блестящего металла знаками, лохматые парни, называющие себя «музыкантами». Сережа приносил домой их записи: музыка с маленьких блестящих CD-дисков неслась настолько шумная и страшная в своей неописуемой дисгармоничности, что поначалу Тамара Григорьевна решила, что ее сын просто шутит: кому, вообще, могла нравиться такая музыка?! Да и можно ли было назвать это музыкой? Омерзительная смесь первобытной дикости и свирепой разнузданности, слитые в мрачную какофонию.
Каково же было ее удивление, когда ее Сережка, с отличием закончивший музыкальную школу и хорошо знающий Баха, Бетховена, Шопена, Брамса, вдруг изо дня в день, часами сидя в кресле, стал слушать, а потом и подыгрывать на принесенной откуда-то гитаре эти дикие аккорды.
— Дай что-нибудь поесть,- сквозь зубы бросил Сергей, проходя мимо матери в комнату. Тамара Григорьевна устало поплелась на кухню.
Преображение Сережи случилось как-то незаметно: то ли в школе что-то случилось с ним, то ли произошел конфликт с прежними, еще школьными друзьями… Тамара Григорьевна сколько ни пыталась поговорить с сыном по душам, всегда натыкалась на глухую, непроницаемую стену. А новая компания завлекла Сергея почти мгновенно; он ушел в нее, как в омут – с головою. И почти сразу изменился: стал замкнутым, раздражительным, а самое главное, появились страшные симптомы глубинного духовного нездоровья – на его письменном столе она однажды случайно увидела книгу, название которой было связано с черной магией. Тамара Григорьевна попыталась взять ее, но Сережа с раздражением вырвал книжку из рук. Потом появилась эти друзья в черной коже, увешанные металлическими цепями и непонятной символикой. Потом эта музыка…
Из отрывочных реплик и ответов сына Тамара Григорьевна поняла, что Сергей сошелся с так называемыми «рокерами» — ребятами примерно одного с ним и более старшего возраста, увлекающиеся той разновидностью «тяжелой» рок-музыки, которая именуется «хэви-метал», — причем ее нескрываемым черным, откровенно сатанинским направлением.
— Второе сейчас разогреется, — Тамара Григорьевна поставила перед угрюмо севшим за стол сыном тарелку с супом. Взгляд упал на его правую руки – на безымянном пальце блестел отливающий сталью перстень с омерзительным рогатым изображением.
— Что это? – не выдержала мать.
— Не твое дело! – огрызнулся сын.
Быстро доев свой то ли обед, то ли завтрак Сергей, не поблагодарив, сразу ушел в свою комнату.
Тамара Григорьевна подняла глаза к иконам, стоявшим на угловой полочке под потолком. «Царица Небесная, спаси, помилуй, сохрани!» — тихо шептали ее губы. По щекам струились слезы. Сквозь их расплывающуюся пелену она остановилась взглядом на маленькой бутылочке с крещенской водой, которая стояла на той же полочке, рядом с иконами.
Как по наитию, она быстро достала ее с полки, налила крещенскую воду в стакан. Потом она осторожно прошла в комнату сына: Сергей уже спал, посапывая носом. На стуле и на полу, в беспорядке, валялась его одежда. Тамара Григорьевна с замиранием сердца, непрестанно творя про себя молитву, осторожно взяла правую руку сына и, стараясь его не разбудить, стянула с его пальца злобно поблескивающий перстень.
Так же тихо она вынырнула из комнаты; быстро прошла на кухню. Здесь она, снова возведя глаза к иконам, со всей силою любящего материнского сердца со слезами исторгла из самых глубин души молитвы, обращенные к Спасителю и Пресвятой Богородице, а затем, перекрестившись, бросила перстень … прямо в стакан со святой водой.
«Сотвори, Господи, по милости Своей!» — с этими словами она, смиренно перекрестившись еще раз, вконец уставшая и разбитая, побрела спать.
Прошло всего несколько часов, и Тамару Григорьевну разбудил дикий крик. Она, как была в ночной сорочке, босиком рванулась на кухню: там, держа в руках стакан со святой водой, стоял полуодетый Сергей.
— Это что?! – голос его дрожал.
Тамара Григорьевна заглянула в стакан, и от сильнейшего сердцебиения схватилась за сердце: на дне стакана лежал все тот же дьявольский перстень, но только … расколотый на две части! Сын злобно уставился на мать.
— Это что, кислота? Говори!!! – от ярости его крик срывался на фальцет.
— Это – СВЯТАЯ ВОДА! – Тамара Григорьевна указала взглядом на полочку с иконами, на которой стояла наполовину пустая бутылочка. – Ты же знаешь, я эту воду с Крещенья берегу, никуда ее не использовала… Кислота – не расколола бы твой перстень. Он растворился бы в ней полностью… По крайней мере, следы реакции были бы видны на всем кольце — по химии в школе у тебя, кажется, была пятерка.
Сергей ошалело посмотрел на полочку, потом в стакан, потом на мать, потом снова в стакан. Перстень было разорван надвое – как раз посредине рогатого лика. И действительно — никаких следов химической реакции. Для верности, он осторожно обмакнул краешек пальца в воду. Попробовал мокрый палец языком.
Постояв с минуту в раздумьях, Сергей осторожно поставил стакан на стол. Посмотрел на иконы, и неожиданно … перекрестился. Потом, не говоря ни слова, вышел из кухни.
Тамара Григорьевна подняла взгляд на образа. Ее душа от ликования готова была выпрыгнуть из груди. «Спасибо Тебе, Господи, Царица Небесная, и все святые!» — только и смогла произнести она, низко, до земли, поклонившись тем, на кого с верой уповала всю свою жизнь.
Алексей Анатольевич Чеверда