Мороз пробирал до самых костей, давно уже онемели и предательски побелели отмороженные щеки. Холод голодными языками лез во все многочисленные щели «духанской», нелепо растопыренной на худющей Сашкиной фигуре шинели. Тепло она почти не сохраняла, а как оно сейчас было нужно! На посту Сашка провел всего чуть более получаса, а тело уже сводили мучительные судороги. «Господи, как же холодно!» И бродить по этому опостылевшему периметру еще почти полтора часа. Это в в лучшем случае. В том чудесном случае, если «деды», отнявшие у него положенный ему как постовому овечий тулуп и выгнавшие его на лютый сорокоградусный мороз в одной шинелишки, посчитают нужным сменить его на посту. Но если они — один сладко дрыхнущий сейчас под этим самым тулупом в жарко натопленной караулке, другой греющийся у раскаленной печки — не захотят выходить на мороз, и оставят его здесь еще на два часа… Такие случае бывали, если проверка дежурного по гарнизону задерживалась или откладывалась… У бедного Сашки от одной этой страшной мысли на глазах навернулись слезы отчаяния. Нет, об этом лучше не думать!.. «Господи, но как же холодно!»
В гарнизоне, затерявшемся в глухой башкирской глубинке, в отрогах Южного Урала, он уже шестой месяц — пока еще бесправный «духан», согласно жесткой солдатской иерархии. Отчудившая на этом клочке земли природа летом поднимала температуру до плюс тридцати, а зимой опускала до минус сорока-сорока пяти. Мучений добавляла повышенная влажность — почти как на морском побережье; нормальная континентальная сухость, свойственная Башкирии, лежащей в самой глубине Евразии, начиналась сразу за окружающими гарнизон сопками — все, что осталось от разрушенных временем древних гор Урала. Именно в этой дыре, в глухом таежном лесу, за несколько километров от батальонных казарм гарнизона, где по уставному предписанию должен располагаться склад взрывчатых веществ, и дрожал сейчас в своей шинелишке изнемогающий от трескучего мороза Сашка.
Бродить вдоль колючей проволоки, ограждающий этот вырубленный среди векового бора участок с двумя набитыми взрывчаткой бараками и дозорной вышкой посредине, по так называемому «периметру» он уже не мог. Не было сил даже прыгать на месте. Да и какой смысл! При каждом резком движении тело теряло даже то малое тепло, которое еще вырабатывалось в тощем Сашкином теле. «Господи, как же холодно!»
Сашка устремил глаза на горящие окна караулки — небольшую одноэтажную постройку. Ничего примечательного. Но именно там в этот момент было то, что больше всего нужно было Сашке — там сейчас гудела от жаркого пламени раскаленная чуть ли не до красна печка с ее расслабляющим до томительной сладости теплом, о необходимости которого пронзительно кричала каждая клеточка измученного Сашкиного существа. Помимо двух старослужащих солдат его подразделения, в караулке нежился и прапорщик — начальник их вынесенного в лесную глушь караула, который в такую погоду — и Сашка это знал — в течение целых суток носу не покажет на улицу. Будет либо спать, либо читать, либо «резаться» в карты с «дедами», которым отдал на откуп весь распорядок службы в карауле: знает, что «дедушки», «въехавшие» в службу и так же, как и он отнюдь не стремящиеся попасть на гауптвахту, сделают все, чтобы не допустить «залета». Ох, уж это армейское словечко «залеты»…
«Господи, как же холодно!»
Автомат, от тяжести которого и в разряженном состоянии немело Сашкино плечо с первых месяцев службы, теперь, с примкнутыми, как и требовалось при заступление на пост, штык-ножом и магазином, полным патронов, тянул к земле как мельничный жернов. Вдруг где-то, совсем рядом раздался протяжный, навевающий ужас вой. Теперь холодом обдало и Сашкино сердце: в роте их предупреждали, что в такие морозы голодные волки теряют страх и тянутся к человеческому жилищу. В прошлом году, зимой они, например, задрали у местных корову, а уж коз и овец перетаскали — больше десятка! Рассказывали, что были случаи нападения и на людей, оказавшихся ночью по неосторожности или в подпитии за околицей небольшой башкирской деревушки, одним своим боком прижавшейся к их гарнизону.
Сашка рывком сдернул с плеча автомат: этот кусок металла с деревянными цевьем и прикладом в момент превратился из тяжеленной обузы в надежного защитника и друга. Если волки пролезут под «колючкой» и он откроет огонь, «деды» вместе с «прапором» обязательно выскочат ему на подмогу: «залеты» им никак не нужны! Это мысль немного успокоила… Однако тут же появилась и другая, снова заставившая похолодеть его внутренности: выбежать-то он выбегут, и наверняка посекут волков очередями, но успеют ли они это сделать до того, как Сашку задерут, подобно той деревенской корове, о которой столь красочно рассказывал во время их «духанского» карантина ротный. Стая вконец озверевших от голода и мороза волков, приученных к годам существования в условиях дикой тайги и естественного отбора, с их отточенным инстинктом выживания — это не вызывающие жалость дворняги, облезлым скопищем рыскающие по городским помойкам и даже не пара-тройка питбулей, которых из автомата можно отстрелить еще на подходе. Сашка именно в этот момент в полной мере осознал — и от того внутренне сжался еще больше, — что противостоять придется матерым хищникам, привыкшим как к короткой кровопролитной схватке, так и к почти человеческой хитрости коллективной охоты.
Истово вслушиваясь и вглядываясь в темноту лесной чащи, Сашка водил дулом влево-вправо… Воя больше не повторялось, но лес, ощерившись темным беззвучным зевом с клыками из высоченных елей как будто выжидал момент, чтобы разом заглотить: и караулку, и бараки, и сторожевую вышку, и весь этот обнесенный колючей проволокой «периметр», и самого Сашку… Похоже, пронесло. Напряжение первых минут спало, и тут же еще острее накатило чувство почти космического холода. «Господи, ну как же холодно!» Взгляд, помимо воли, потянулся к ярко освещенным окнам караулки.
Сашка перевел наполненные тоской глаза на звезды, которые на этом трескучем морозе сверкали на небе россыпью сияющих бриллиантов. Еще стоя на гарнизонном разводе, он, дрожа от холода, неожиданно вспомнил — сегодня же 6 января! Господи, сочельник — канун Рождества Христова! В каждодневном перенапряжении «духанской» жизни, когда при долгожданной команде «отбой» в койку он валился, как подкошенный, а при разрезающем тишину утренней казармы оглушительном реве «подъем» не сразу соображал, где он и что с ним, Сашкино сознание было в состоянии лишь тупо отсчитывать пробегающие дни и месяцы, не очень вдаваясь в их смысл. Но сегодня эта тупая череда однообразных дней прервалась одной яркой, ослепительной мыслью: «Рождество Христово!»
На Сашку нахлынули воспоминания, от которых на глазах опять навернулись слезы. Из памяти накатилась картинка, как бабушка впервые привела его, маленького мальчика, в храм на Рождественскую службу. Тогда они пришли задолго до открытия церкви. И тоже был крепкий мороз. Он помнил, как дрожал от холода, прижимаясь к бабушке — дорогому и горячо любимому человеческому существу… А потом они были в храме. Прихожане приветливо и благочинно улыбались друг другу, поздравляли с грядущим праздником. Многие готовились к исповеди. Горели, слегка потрескивая, свечи. Рядом с ярко наряженной, упоительно пахнущей хвоей елочкой возвышался на маленьком столике обложенный белой ваткой вертеп — над ним Вифлеемская звезда. Вот сделанные из папье-маше фигурки ослика, бычка, овечки, трогательно вытянувшие свои шейки к колыбельке народившегося Спасителя. Рядом Божия Матерь, заботливо склонившаяся над Богомладенцем, недалеко от нее Иосиф-Обручник… «Господи, как же хорошо и мирно было все вокруг», — сердце бедного, измученного казарменной грубостью и произволом Сашки сжалось от сладостного видения из прошлого. Это была жизнь другой планеты, другого измерения, другого плана бытия — и так она была далека от него сейчас. Да и была ли она, вообще?.. Сашка не выдержал и горько заплакал.
Он рыдал, растирая варежкой, как малыш, слезы по своим онемевшим и белым от холода, обмороженным щекам. «Господи, если Ты есть, помоги мне!» — отчаянный вопль из Сашкиного сердца вырвался наружу мощным, почти вулканическим выплеском раскаленной лавы. Он упал на колени, всего его сотрясали рыдания. От огромного душевного переживания и не отпускающего ни на секунду гнетущего холода у Сашки замутилось сознание… Вдруг что-то изменилось вокруг него. Он вначале даже не понял что именно, но почувствовал это всем своим существом. Появилось что-то, что на одно мгновение наполнило его душу невыразимой сладостью, спокойствием и миром.
Подняв глаза, Сашка сквозь искажающие зрение линзы слез увидел, как метрах в тридцати от него, прямо под ярким серпом лунного полумесяца белыми клубами наворачивается странное облачко. Увеличиваясь в размерах, оно разливало вокруг себя все больше и больше мягкого, нежно-золотистого лучистого света. В какой-то момент клубы как будто разъехались по краям этого, уже ставшим довольно большим облака, и внутри него на фоне неземной по виду природы проявилось лицо Женщины совершенно неописуемой, Божественной красоты… Сашка не понимал, что с ним происходит… Галлюцинация?.. Бред?.. Он помотал головой, принялся протирать глаза от остатков слез, готов был уже даже закричать во все горло… Женщина приложила палец к губам, как будто понимая намерение Сашки и призывая молчать. Ее образ немного сдвинулся к краю открывшегося в облаке и еще более разросшегося в небе окна. По его центру стала проявляться еще одна фигура. Она наплывала издали, как фокусе телекамеры… Ближе, еще ближе… «Господи, помилуй! Да ведь это распятый на кресте Христос!.. А Дева рядом с ним — Пресвятая Богородица!» — всполохом молнии сверкнула в голове Сашки мысль.
Вспомнились тут же слова бабушки и ее серьезное лицо, когда она предупреждала его, приводя в пример святых, сколь это необходимо — наложить на себя крестное знамение, если паче чаяния явится в его жизни нечто подобное. Сашка принялся истово креститься… Прекрасное лицо Девы тронула тонкая и добрая улыбка. Она сложила персты и медленно, с особым, как показалось Сашке, тщанием перекрестилась. Затем, вознеся свои руки, будто указывая на распятого на кресте Сына, так же тщательно перекрестилась еще раз, взглядом призывая Сашку сделать то же самое … Он рухнул на колени и перекрестился три раза подряд, и в то же миг осознал, как все его существо снова переполнилось той сладостью, спокойствием и миром, которые посетили его чуть ранее, в первый раз. Еще несколько минут назад умиравший от холода Сашка почувствовал, как по его телу разливается удивительная, блаженная, согревающая изнутри каждую клеточку теплота… Он благоговейно поднял глаза. Взгляд смотревшей на него Богородицы был исполнен такою любовью и материнской нежностью, что Сашкина душа начала таять в неземной, невинно-младенческой неге… Клубы по краям облака снова пришли в движение и окошко в иной мир, в котором явились ему Образы распятого Христа и Небесной Царицы — теперь медленно уходящие вдаль, — стало уменьшаться, сжимаясь в стягивающем его клубящемся обруче… Еще мгновение — и видение исчезло.
Снова сверкали звезды, серп полумесяца… Тем же клыкастым зевом чернел окружающий лес, и так же горели окна караулки… Но тело Сашки уже не чувствовало холода. Оно было переполнено непреходящим, согревающим изнутри теплом, а душа — величественным покоем.
Сашка именно в этот миг понял, что теперь он выдержит все: и эту смену, и, если потребуется, следующие два часа поста, и нападение волков, и полтора года оставшейся службы в этой таежной глухомани, и все-все остальные испытания, которые сочтет нужным послать в его жизни Господь!
Молитвами и заступничеством Пресвятой Богородицы — ВСЕ!
Алексей Анатольевич Чеверда