Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
30 лет назад, 18 ноября 1988 года, автомобильная катастрофа оборвала жизнь иеромонаха Рафаила (Огородникова). Все, кто знали и любили его, были потрясены этой трагедией. Почему в расцвете сил наш любимый, столь нужный нам священник отнят от нас? Многие устремились в Печоры к архимандриту Иоанну (Крестьянкину), духовнику отца Рафаила. Тот ответил на наше смятение просто и ясно: «Путь странствия отца Рафаила кончился. Но у Господа нет мертвых, у Господа все живы. И Он один знает, когда и кого позвать из жизни сей».
Сегодня, по прошествии тридцати лет, мы видим, как исполняются слова архимандрита Иоанна о том, что у Господа все живы: дело, которое отец Рафаил полагал главным для себя, – открытие людям Царствия Небесного, соединение людей со Христом – продолжается отцом Рафаилом и по смерти. И по кончине своей он продолжает свое священническое служение так же, как делал это в земной жизни. Поразительно, но множество и тех, кто не знал его и лишь слышал о нем, приходят через него к вере.
Я получаю отклики и письма, где люди благодарят отца Рафаила, узнав о нем понаслышке или из книги, или из каких-то воспоминаний, или из рассказов – даже не тех, кто лично его знал, а тех, кому кто-то рассказывал о нем.
Отец Рафаил был и остается истинным иереем Божиим, священником, батюшкой, духовником. Мы, кому посчастливилось знать его, видели, как он жил. Это был настоящий высокий аскет! Но в то же время очень доступный и простой, удивительно светлый, всегда несущий в себе радость о Господе человек.
Отец Рафаил был исключительнейший проповедник Царствия Небесного. Хотя в храме, скажем честно, и мы помним, он двух слов связать не мог. Выходит, что-то пробурчит: «Братья, сестры, поздравляю вас, до свидания. Попьем чайку, расходимся, всё». Но проповедь самой его жизнью была настолько сильной, настолько неотразимой и, по-видимому, настолько угодной Богу, что сотни, если не тысячи людей приводились им к вере и навсегда утверждались в ней. Никогда не бывало, что бы кто-то приехал к нему, и он не нашел времени для такого человека. Даже если перед этим он несколько дней в своей порховской лачуге или в деревенском домике в Лосицах принимал людей, общался с ними дни и ночи напролет, укреплял их, утешал.
Мы порой забываем, что такое настоящее утешение. Это не какое-то богословское прикрытие, благочестивое отвлечение от нашей суровой и зачастую трагической действительности, не психотерапия. Истинное утешение пастыря – это когда священник дает человеку силы от Бога. Силы победить вызовы и трагедии этого мира, преодолеть трудности, победить самого себя. Такой истинный пастырь-утешитель утверждает в вере и Божией правде, в несокрушимом уповании на Господа. Это и было в отце Рафаиле самым главным. Это и был его выдающийся духовный талант. Именно такие силы давал людям и его учитель и духовник, старец архимандрит Иоанн (Крестьянкин).
30 лет прошло, а все равно отец Рафаил – в наших сердцах. Он все равно рядом с нами, укрепляя, направляя, поправляя нас на нашем христианском пути.
Митрополит Псковский и Порховский Тихон совершает заупокойную литию на могиле иеромонаха Рафаила (Огородникова). Фото: pskov-eparhia.ruОтец Рафаил жил на какой-то своей, лишь ему ведомой духовной волне. В нем не было даже намека на отвратительное фарисейство, на назойливую нравоучительность, не было ни йоты напыщенности. В любых обстоятельствах он всегда с радостью оставался необычайно смиренным, легким и абсолютно бесстрашным. Говорил всегда то, что считал правильным, необходимым, а главное – спасительным. И в то же время он весь светился духовным светлым веселием радости о Боге – Спасителе и Промыслителе человеческой жизни. И это состояние сразу и щедро передавалось всякому, кто общался с ним. Всего несколько минут беседы с отцом Рафаилом за чаем – и напрочь расточалось всякое уныние, маловерие, слабость. Нам всегда радостно и весело было рядом с ним.
Отец Рафаил был человеком чуда. Пусть к этому скептически относится кто угодно и сколько угодно! Но мы всю жизнь будем помнить те поразительные явления силы Божией, которые связаны с его молитвой и его верой, свидетелями которых нам довелось стать. Да, он был именно такой – вот и все!
А еще, как мы помним, отец Рафаил был человеком совершенно непредсказуемым. Для меня он и до сих пор остается таковым. Так уж совпадает, не знаю почему, но 18 ноября – осенний день, когда произошла та автомобильная катастрофа, – из года в год то и дело с завидным постоянством преподносит самые разные сюрпризы, напоминает о себе тем или иным: то важным, то причудливым, но всегда неординарным событием. Вот и сегодня, в тридцатилетие со дня его кончины, в алтаре перед началом воскресной литургии мне сообщают, что из Патриархии пришло особое указание: на сегодняшнем богослужении во всех храмах Русской Православной Церкви совершить отдельную молитву о погибших в автокатастрофах. Оказывается, именно сегодня, 18 ноября, в третье воскресенье этого месяца, – международный день жертв дорожно-транспортных происшествий. В шутку (хотя, как известно, в каждой шутке лишь доля шутки) можно только и сказать: «Ну, отец Рафаил!.. Вот снова подгадал! Узнаём нашего батюшку!»
Возблагодарим Господа за то, что на нашем жизненном пути Он поставил такого удивительного священника Божиего. Спаси Господи, дорогие отцы, братья и сестры, за то, что сегодня, ветреным и темным осенним вечером, мы собрались здесь у дорогой нам могилы, чтобы всем теплом наших сердец светло помянуть отца Рафаила. Храни вас Господь!
20 ноября 2018 г.
https://pravoslavie.ru/117351.html
+ + +
Иеромонах Рафаил (Огородников)
Одним словом или взглядом батюшка мог утешить душу. Внешне ничего не происходило: сидели за столом, чай пили; но приехавшие в страстях, в недоумениях уезжали от отца Рафаила умиротворенными и утвержденными в вере. И эта тишина и мир долгое время оставались в душе. В какое-то время личные отношения отходили на второй план, а батюшка вызывал чувство глубокого благоговения. Ему уже страшно было перечить, страшно было огорчить его.
Иеромонах Рафаил (Огородников Борис Иоильевич)
(1951 – 1988)
Борис Огородников родился в городке Чистополь на Каме в 1951 году. Он был младшим из троих сыновей своих родителей: Огородниковых Иоиля Максимовича и Маргариты Емельяновны. Первый спортсмен среди старшеклассников, симпатяга и весельчак, окончив 9 классов, поработал на Чистопольском заводе токарем, потом ушел в армию и геройски отслужил все три года пограничником на острове Даманском в самый разгар кровопролитного конфликта с Китаем. Господь его хранил. Служивших на их заставе во время этого конфликта вырезали китайцы. В живых остались только два человека: отец Рафаил и еще один человек, сидевшие за горячий нрав на гауптвахте.
Параллельно со службой Борис закончил среднее образование. В 1971 г. демобилизовался. И вот однажды в родном городке демобилизованный пограничник невесть какими путями получил в руки Книгу, которая ни в коем случае не должна была попадаться на глаза ни ему, ни его сверстникам. Об этом неутомимо заботилась отлаженная и суровая государственная система. Но, видно, что-то у них там дало сбой. Книгу, которая так властно перевернула его жизнь, Борис за короткое время перечитал дважды от корки до корки. По прочтении Книги у Бориса возникло множество вопросов, и он попробовал задавать их местным батюшкам. Но те в испуге шарахались от молодого человека. Время было непростое, и священникам разрешалось общаться только с доживающими свой век старушками.
В 1972г. он поступил на подготовительные курсы Московского института стали и сплавов и жил уже в Москве. В столице он тоже стал ходить по храмам и задавать так неожиданно народившиеся в его уме вопросы, но повсюду встречал ту же настороженность и недоверие, пока не набрел на укромный храм Николы в Кузнецах в Замоскворечье. Здесь настоятель храма отец Всеволод Шпиллер проговорил с ним почти два часа и даже поставил юношу в пример своим сослужителям.
– Мы, которые призваны изучать и благовествовать слово Божие, – нерадивы и малодушно молчим! А этот паренек, который и воспитания-то христианского не получил и не должен был до самой смерти своей ничего знать о Боге, проявляет столь великую ревность и веру… Жив Господь! Сбываются слова Спасителя: «Если ученики мои замолчат, то камни возопиют!» Этот простой юноша и есть тот самый возопивший камень! А мы ищем где-то чудес!
Борис вместо института, ничего не говоря родителям, стал готовиться в духовную семинарию. Экзамены он сдал блестяще и, конечно же, не поступил. С его геройским комсомольско-гвардейским прошлым о семинарии в те годы не могло быть и речи. Ответственные товарищи, приставленные в те годы к духовному образованию, немедля встретились с абитуриентом Огородниковым. Они сурово потребовали от молодого человека скинуть с себя религиозный дурман и вернуться к нормальной жизни. Борису стало ясно одно: в семинарию ему поступить не дадут. И тогда по совету настоятеля храма от отправился в Псково-Печерский монастырь, плохо представляя, что и кого там встретит.
В монастыре Бориса сразу выделил из общей толпы паломников Великий Наместник архимандрит Алипий. Ответственные товарищи, приставленные к Псково-Печерскому монастырю, предупредили отца Алипия, чтобы тот ни в коем случае не брал к себе героя- пограничника. Архимандрит Алипий, тогда уже смертельно больной, внимательно выслушал их и на следующий день издал указ о зачислении в обитель послушника Бориса Огородникова. Этот указ был чуть ли не последним, подписанным архимандритом Алипием. Вскоре он умер, и постригал в монашество послушника Бориса уже новый наместник — архимандрит Гавриил.
Ответственные товарищи не замедлили предупредить и архимандрита Гавриила, что он должен сделать в ближайшее время все, дабы Борис Огородников покинул Печоры. Наместник заверил, что со своей стороны прекрасно понимает трудность сложившегося положения, и пообещал сделать все возможное для этого юноши. И он действительно сделал все что смог. Через несколько дней совершил монашеский постриг и на свет появился новый человек — юный монах Рафаил. На громы и молнии донельзя возмущенных чиновников отец наместник ответил более чем резонными аргументами: заботясь о государственном благоденствии, о тихом безмолвном житии, он постриг юношу в монашество, потому что это был лучший вариант для всех. Почему? Очень просто. Дело в том, что старший брат новоиспеченного монаха Рафаила, Александр, за эти годы стал известным диссидентом. О нем день и ночь вещали на Советский Союз зарубежные радиостанции. И если бы младший брат, изгнанный из монастыря, примкнул к Александру (а он наверняка так бы и поступил), всем от этого стало бы только хуже.
В конце концов разумные аргументы отца наместника произвели впечатление на них: юного монаха Рафаила оставили в монастыре, и вскоре он был произведен в иеродиакона, а затем в иеромонаха. И отец Рафаил стал самым счастливым человеком на свете.
Борис Огородников был первым, кого архимандрит Гавриил, став наместником, постриг в монашество. И даже имя ему дал Рафаил, в честь архангела. Небесным покровителем самого наместника был тоже архангел — Гавриил. В монашеской среде подобное просто так не делается. Видно, наместник очень рассчитывал на этого молодого, горячего, искренне верующего иеромонаха. Во всяком случае, за все тринадцать лет своего наместничества больше он никого в честь архангелов не называл.
При постриге каждый новоначальный монах передается на послушание опытному духовнику. Первым старцем отца Рафаила стал архимандрит Афиноген, монах уже очень преклонных лет, переживший гонения, войны, тюрьмы и ссылки. К девяноста восьми годам отец Афиноген пребывал во всем величии и силе нового человека, преображенного верой и навечно соединившегося со Христом — своим Богом и Спасителем. Вскоре архимандрит Афиноген отошел ко Господу.
Позже его духовником стал архимандрит Иоанн (Крестьянкин).
Новоначальный монах постепенно открывал для себя бесконечно загадочный, ни с чем не сравнимый мир, полный радости и света, который жил по своим, совершенно особенным, законам. Здесь помощь Божия являлась именно тогда, когда была действительно необходима. Богатство было смешно, а смирение — прекрасно. Здесь великие признавали себя искренне ниже и хуже всякого человека. Здесь самыми почитаемыми были те, которые убегали от человеческой славы. А самыми могущественными — те, кто от всего сердца осознал свое человеческое бессилие. Здесь сила таилась в немощных старцах, и иногда быть старым и больным было лучше, чем молодым и здоровым. Здесь юные без сожаления оставляли обычные для их сверстников удовольствия, чтобы только не покидать этот мир, без которого они уже не могли жить. Здесь смерть каждого становилась уроком для всех, а конец земной жизни — только началом.
Прожив в монастыре шесть лет, отец Рафаил был из обители отправлен в ссылку в глухой сельский приход. Причиной опалы вновь стал его старший брат. Значительную часть времени, проведенного в заключении, Александр отбывал в карцерах. Основанием для столь суровых мер были немыслимые с точки зрения властей требования заключенного к тюремному начальству. Арестант настаивал, чтобы ему было разрешено держать Библию в камере и предоставлено право встречи со священником для исповеди и причащения. Из девяти лет заключения он в общей сложности два провел на голодовках и треть срока в карцерах.
Когда Александра судили, наместник отпускал отца Рафаила на процесс и тайно передавал деньги для его семьи. Но позже власти не на шутку приступили с требованиями удалить из монастыря брата известного диссидента.
В конечном счете то ли наместник решил не обострять конфликта с властями, то ли отношения самого отца Гавриила и молодого иеромонаха испортились (скорее всего и то, и другое), но отца Рафаила отправили из обители на глухой деревенский приход. Там не было даже автобусного сообщения, и приходилось добираться пешком от соседнего села. (с. Хредино Стругокрасненского района Псковской области).
Потом его перевели в столь же далекое, но чуть более людное место, в храм святителя Митрофана в деревне Лосицы, где в церкви по воскресеньям собиралось не более десяти человек.
Единственным имуществом отца Рафаила был магнитофон, который брат из тюрьмы попросил передать ему, чтобы поддержать в трудной ситуации хотя бы материально.
Тут-то и сбылась давняя мечта отца Рафаила! Магнитофон тут же был продан, а отец Рафаил выторговал себе во Пскове на автомобильном рынке старенький «Запорожец» грязно-оранжевого цвета. Через месяц он закончил ремонт. Машина получилась на самом деле уникальная. Разгонялась она до ста пятидесяти километров. Он перекрасил ее в черный цвет правительственных лимузинов, а на заднее окно повесил белые занавески, что тогда было признаком чиновничьих автомобилей. Как ни печально признать, со стороны отца Рафаила это было явным и преднамеренным хулиганством.
Особенно нравилось отцу Рафаилу дразнить важных областных функционеров. Он садился на хвост черной «Волги», долго тащился позади, а потом, когда они пытались оторваться, обгонял их на своем реактивном «Запорожце» и молниеносно уходил вперед. А уж если это была «Волга» псковского уполномоченного по делам религий Юдина, день считался прожитым не напрасно.
Приходской дом о. Рафаила и его обитатели
Этот скромный дом и стал местом, куда приезжали многие заблудившиеся и задыхающиеся без веры люди, и отец Рафаил приводил их к Богу. Был у него такой пастырский талант. Дар.
С точки зрения внешнего мира он ничего особенного не делал. В основном он лишь пил чай. Иногда он еще ремонтировал свой черный «Запорожец», чтобы было на чем поехать в гости — попить чайку. Но, по-видимому, у отца Рафаила была какая-то особая договоренность с Господом Богом. Поскольку все, с кем он пил чай, становились православными христианами. Все без исключения! От ярого безбожника или успевшего полностью разочароваться в церковной жизни интеллигента до отпетого уголовника.
Попивая чаек за покрытым клеенкой деревенским столом, он совершенно преображался, когда к нему из мира приезжали измученные и усталые люди. Выдержать такой наплыв посетителей, зачастую капризных, с кучей неразрешенных проблем, с бесконечными вопросами, обычному человеку было бы попросту невозможно. Но отец Рафаил терпел все и всех. Даже не терпел — неточное слово. Он никогда ничем не тяготился. И прекрасно проводил время за чаем с любым человеком, вспоминая что-нибудь интересное из жизни Псково-Печерского монастыря, рассказывая о древних подвижниках, о Печерских старцах. Потому от сидения с ним за чаем невозможно было оторваться. Хотя одними разговорами людей, безнадежно заблудившихся в нашем холодном мире и, что еще страшнее, в себе, не изменишь. Для этого нужно открыть им другую жизнь, иной мир, в котором безраздельно господствуют не бессмысленность, страдания и жестокая несправедливость, а всесильные и бесконечные вера, надежда и любовь. Но и не только открыть, издалека показав и поманив, а ввести человека в этот мир, взять его за руку и поставить его перед самим Господом Богом. И лишь тогда человек вдруг сам узнает Того, Кого он давным-давно, оказывается, знал и любил — единственного своего Создателя, Спасителя и Отца. Только тогда жизнь меняется по-настоящему.
Но весь вопрос в том, как попасть в этот прекрасный мир? Дело в том, что отец Рафаил был удивительным провожатым по этому миру. Бог был для него Тем, для Кого он жил и с Кем он сам жил каждый миг. И к Кому приводил всякого, кто посылался в его убогую прихрамовую избушку.
Вот что неудержимо притягивало людей к отцу Рафаилу. А их собиралось у него, особенно в последние годы, немало. И отец Иоанн (Крестьянкин) посылал к нему молодежь, и некоторые московские духовники, да и сами люди, побывавшие у него, присылали своих знакомых… Отец Рафаил принимал всех, и никто в его доме не был лишним.
Иеромонах Василий (Росляков)
Иеромонах Василий (Росляков), один из трех оптинских братий, убитых в пасхальное утро 1993 года, считал, что на его формирование как христианина решающее влияние оказал иеромонах Рафаил. Именно отец Рафаил сподвиг его — «неразумного, пытавшегося озираться вспять» — на монашество. В священнический сан отец Василий был посвящен в 1990 году, в день, когда Церковь празднует Собор Архангела Михаила и прочих сил бесплотных. Это был и день Ангела отца Рафаила. И это совпадение отец Василий связывал с отцом Рафаилом, с его молитвами. Этот же день стал и днем похорон отца Рафаила.
Про отца Рафаила отец Василий говорил: « Я ему обязан монашеством, я ему обязан священством, да я ему всем обязан».
Игорь тяжело пережил кончину отца Рафаила. Остались стихи, посвященные батюшке.
Плач Адама
Посвящается отцу Рафаилу
Впервые плачу. Кто понять бы мог?
Кто эти слезы сделал бы словами?
Что значит: жить, всегда идти вперед –
Когда я все оставил за плечами?
Как отойти от запертой двери,
И как не целовать теперь порога,
Когда отсюда только увести, а не впустить
Могли бы все дороги.
Я видел то, что потерял навек,
Блаженны те, кому потом расскажут,
Они уж могут верить или нет,
И скинуть с сердца горькую поклажу.
А первому как быть: я видел свет,
И тьма его не свергла, не объяла.
И как смогу, пусть через сотни лет,
Сказать себе, что это показалось.
За все я сам впервые виноват.
Пусть выплакать я буду это в силах,
Пусть не по капле, пусть как водопад,
Все горе из души на землю хлынет.
На время пусть заглушит боль во мне,
Чтоб я не знал, что эти слезы значат,
Чтоб я как пес, тоскуя в темноте,
Хотя бы солнцу радоваться начал.
Но нет, в ладонь уткну лицо,
Как жаль, что я чего-то не предвижу.
Пойму, взглянув назад через плечо,
Что гордостью до праха я унижен.
Другому мою скорбь не передать,
Она в душе как долгий жгучий ветер,
И мне с коленей, кажется, не встать,
И щеки вкровь истерли слезы эти.
И что теперь: лишь Он помочь бы мог,
Он горечь сердца вырвал бы с корнями,
Что значит: жить, всегда идти вперед —
Когда я все оставил за плечами.
И. Росляков
Бесноватый Илья Данилович
Илья Данилович жил в Лосицах на печи. И, по словам отца Рафаила, без беснования Илья Данилович, красавец и богатырь, ничего в этом мире не боявшийся и живший по одному лишь закону плоти, — к Богу вовек бы не пришел.
Вернувшись с фронта, он выбрал себе самую красивую невесту, но характер у молодой жены оказался на редкость скверный. Разводиться в те годы, да еще в рабочем поселке, было не принято. Утешение для него быстро нашлось. Илья работал водителем на дальних рейсах, и в каждом городе на постоянных маршрутах у него были «любовные подружки». Жена быстро узнала об этом и, как говорят в народе, «сделала на смерть».
На следующее утро после неожиданно щедрого семейного ужина Илья не смог подняться. Как сквозь сон слышал, как жена, всхлипывая, рассказывала врачу, что муж вернулся из рейса, крепко выпил, лег спать и вот с утра не может подняться. В больнице Илья провел больше месяца, высохшего как щепка, его выписали умирать домой.
Дома жена и теща не скрывали своего торжества и с нетерпением ожидали смерти неверного мужа и обидчика.
Однажды к Илье, уже совершенно недвижимому, пришел фронтовой товарищ и привел с собой одетого по-мирски священника. Тот предложил умирающему здесь же, на смертном одре, покреститься и просить помощи у Бога. Илья согласился, хотя и плохо понимал, что это значит.
После крещения Илья не умер. Жена и теща были вне себя от злости. И его, еле передвигающегося, его фронтовой товарищ собрал и повез через всю страну в Псково-Печерский монастырь к старцу Афиногену.
Здесь все было странно и незнакомо. Но после беседы со старцем, исповеди и причащения Илья Данилович, что называется, воскрес. Еще через неделю был на ногах и с каждым днем набирался сил. Отец Афиноген поведал Илье, что жена навела на него порчу и он, не имея никакой духовной защиты, должен был умереть. Илья сразу ему поверил. А кому же еще верить в этом мире, где только старик монах смог его спасти?
Больше Илья Данилович не возвращался домой, он сделался странником: временами жил и трудился в монастыре, временами ходил по России — от церкви к церкви. Впоследствии бесноватый Илья Данилович принял монашеский постриг с именем Исаия в Сретенском монастыре, где и отошел ко Господу.
Инок Александр
Студент Брянского педагогического института, придя к вере, оставил все и пошел странником по всей России. Оказался в Псково-Печерском монастыре, но через два года примкнул к группе монахов, восставших против наместника, и снова ушел странствовать. В конце концов его приютил у себя на приходе иеромонах Рафаил. Тогда иноку Александру было двадцать восемь лет. Он был молчалив и все свободное время уделял чтению творений древних святых отцов. Спал он в отдельной каморке, и жилище свое запирал на ключ, что было немного странно, поскольку изба отца Рафаила запиралась на щеколду. Когда любопытствующие в его отсутствие заглянули туда, то увидели сколоченный из грубых досок гроб. В нем инок спал, поскольку монах всегда должен помнить о смерти.
Несмотря на столь суровый образ жизни, Александр сочинял по-настоящему талантливые стихи и музыку к ним. Получались песни, теперь хорошо известные, разошедшиеся на дисках и на кассетах, опубликованные в многочисленных сборниках с предисловиями наших самых известных писателей. Инок Александр давно уже пострижен в монашество с именем Роман — в честь древнего святого византийского поэта Романа Сладкопевца.
Много позже архимандрит Тихон (Шевкунов) слышал песни отца Романа в резиденции патриарха Пимена в Чистом переулке. Патриарх Пимен сам был прекрасным певцом и поэтому ценил настоящее церковное творчество.
Отец Никита
Частым гостем на Лосницком приходе был иеромонах Никита, самый близкий друг отца Рафаила. Он тоже был пострижеником Псково-Печерского монастыря. В тринадцать лет, он, ленинградский пионер, ушел из дома, где никому не был нужен. Отец Никита так и говорил: «Еще тогда я понял, что человек в этом мире не нужен никому, кроме самого себя и Господа Бога». Скоро мальчик очутился на приходе у удивительного подвижника иеромонаха Досифея в деревеньке Боровик, в шестидесяти километрах от Пскова. Там он и вырос при старце — на Псалтири, древних патериках, изучая словесность по аскетическим книгам, написанным в пятом веке, — «Лествице», поучениях аввы Дорофея. Мирской жизни он почти совсем не знал. В школу он больше не ходил, вырос умным, по-своему образованным и очень добрым юношей. Перед армией отец Досифей отправил его на год в Псково-Печерский монастырь — немного разобраться в жизни ХХ века. Там он и подружился с отцом Рафаилом. А когда он вернулся из армии, сразу подал прошение в монашество. В тот же год, когда отца Рафаила отчислили из монастыря, отца Никиту назначили на место удалившегося в скит старца Досифея в село Боровик. Так молодые иеромонахи оказались на «соседних» приходах, километрах в двухстах друг от друга, и по возможности наведывались то в один, то в другой храм — помолиться вместе, совершить литургию, подсобить по хозяйству.
Дьякон Виктор
Еще одним завсегдатаем в Лосицах был недавно рукоположенный дьякон Виктор, присланный на приход к отцу Никите для прохождения дьяконской практики. Отец Виктор совсем недавно вышел из тюрьмы, где отсидел семь лет по политической статье. Дьякон очень хотел вступить в монашество, но митрополит Иоанн сумел получить разрешение у уполномоченного по делам религий лишь на то, чтобы бывший заключенный стал дьяконом. Причем на самом глухом приходе, а никак не в людном монастыре.
Из тюрьмы отец Виктор вынес непоколебимую веру в Бога, полное презрение к любым трудностям и такой веселый нрав, что от его неиссякаемых рассказов люди в буквальном смысле падали под стол от смеха, что выглядело как-то совсем уж не по-монашески. А еще он привнес в благочестивую жизнь отца Никиты тюремную лексику, от которой, как его не корили, отучить никак не могли.
О смирении
О. Рафаил никогда не упускал возможности смириться перед любым, даже первым попавшимся человеком. Но происходило это всегда легко, как бы само собой, и уж точно никогда не выглядело нарочито. Происходило это потому, что отец Рафаил своей чуткой душой разгадал поразительную тайну: от смирения даже простой грешный человек становится ближе к Богу. Причем сразу, немедленно. Однажды он отдал босому цыгану-попрошайке свои хромовые сапоги. Тот сам испугался, что он выпросил у «попа», ведь он просил у него «что-нибудь», а о. Рафаил, внимательно оглядев его, босого, отдал сапоги, так как денег у него не было с собой.
Смерть
Видимо, он предчувствовал скорую смерть. За год до того, как все произошло, о.Рафаил повесил над своей кроватью погребальное покрывало. И с тех пор стал как-то серьезнее, молчаливее. Многие это заметили. Хотя поток людей в его домик в г. Порхове, где он служил последние три года, не только не сократился, но заметно увеличился.
Только поздно вечером отец Рафаил запирался в своей «келье» — огороженном досками крохотном закутке, куда никому не позволялось входить, — и в изнеможении падал на кровать. А отлежавшись, почти до рассвета молился и исполнял свое монашеское правило.
Есть такой закон в духовной жизни: монаху нельзя ничего в жизни сильно желать, кроме Бога. Ни в коем случае. Не имеет значения, чего: учености, архиерейства, здоровья, какой-нибудь материальной вещи… Или даже старчества, духовный дарований… Все придет, если будет на то воля Божия. Отец Рафаил, конечно же, об этом прекрасно знал. Он носился на своем черном «Запорожце» по псковским дорогам с таким упоением, что, наверное, испытывал какое-то особенное ощущение свободы. Отец Иоанн Крестьянкин, встречая его, каждый раз предупреждал: «Будь осторожен! Не увлекайся своей машиной!»
Отец Рафаил сильно смущался, но все продолжалось по-прежнему. Наконец, когда он прямо-таки загорелся мечтой во что бы то ни стало заполучить иномарку, о. Иоанн разволновался всерьез. Он категорически воспротивился этому желанию своего духовного сына и долго убеждал о. Рафаила отказаться от своей затеи. Батюшка говорил, что, если уж и покупать новый автомобиль вместо старой развалины, но довольствоваться следует самой простой машиной.
Но отец Рафаил истолковывал слова духовника по-своему. Он горячо доказывал и друзьям, и самому себе, что, приобретая иномарку, он абсолютно буквально исполняет данное ему благословение: хочет завести себе именно машину. Всего лишь машину. Самую обычную. А советские средства передвижения никакой человек автомобилем не назовет. Это в лучшем случае усовершенствованная большевистская тачанка, механическая телега.
Если человек чего-то очень настойчиво хочет, причем во вред себе, Господь долго и терпеливо, через людей и новые обстоятельства жизни, отводит его от ненужной, пагубной цели. Но, когда мы неуклонно упорствуем, Господь отходит и попускает свершиться тому, что выбирает наша слепая и немощная свобода.
Однажды этот духовный закон начал действовать и в жизни отца Рафаила.
Как-то он очень помог одному человеку в решении его семейных проблем. Здорово помог — сохранил семью. В благодарность тот подарил или продал ему за символическую сумму свой старый «Мерседес».
Господь на целый год отвел беду. Отец Рафаил никогда не был скрягой. По первой же просьбе он отдал машину своему другу на неделю. За несколько дней тот угробил машину, даже умудрился намертво заклинить мотор. Понадобился длительный и дорогостоящий ремонт. Но и это не остановило отца Рафаила. Почти год, пока в какой-то московской кооперативной мастерской возились с этой злосчастной машиной, отец Рафаил в поте лица бегал по требам, занимал деньги… С болью его друзья смотрели на это, но ничего поделать не могли.
Наконец его мечта сбылась. В московской мастерской сделали именно ту машину, о которой он мечтал. Перебрали двигатель. Поставили новые колеса. Даже перекрасили кузов в черный монашеский цвет.
Ранним утром 18 ноября 1988 года он сел в машину своей мечты. Помчался к себе на приход и разбился на четыреста пятнадцатом километре Ленинградского шоссе под Новгородом.
Хоронили отца Рафаила, как и положено, через три дня. Был день его именин — праздник Архистратига Михаила и всех ангелов и архангелов.
На его похороны съехалось множество потрясенных и потерянных от неожиданного горя людей. Отец Иоанн Крестьянкин, к которому обратились духовные дети отца Рафаила с недоуменным вопросом, почему все так произошло, ответил в письме: «Путь странствия отца Рафаила кончился. Но у Господа нет мертвых, у Господа все живы. И Он один знает, когда и кого позвать из жизни сей».
Незадолго до того страшного дня отец Рафаил приходил к отцу Иоанну: домишко, в котором он жил в Порхове, давно обветшал, и отец Рафаил испрашивал благословения — искать ли ему обмен или покупать новый дом?
Отец Иоанн устало ответил ему:
— Покупай или меняйся — все равно… Только выбирай домик напротив алтаря.
Отец Рафаил, конечно, слышал угрызения совести, что не слушает батюшку в вопросе про автомобиль. Он тогда послушно обошел все соседние с порховским храмом дома. Но никто их продавать не собирался. Когда вскоре отец Рафаил разбился, встал вопрос о его похоронах, все были уверены, что его, как постриженика Псково-Печерского монастыря, похоронят в пещерах. Но архиепископ Владимир, к тому времени сменивший старого митрополита Иоанна на Псковской кафедре, благословил хоронить отца Рафаила на месте его последнего служения, у храма в Порхове. Там его и положили — прямо напротив алтаря.
За что же все так любили отца Рафаила? Видимо, секрет этой любви в том, что люди видели в нем удивительный пример живой веры. Эту духовную силу не спутаешь ни с чем, какими бы чудачествами или слабостями не был порой отягощен человек, такую веру обретший.
Использованная литература:
1. Архимандрит Тихон (Шевкунов) «Несвятые святые». Издательство Сретенского монастыря. Олма Медиа групп. Москва, 2011 г.
2. «Монахи — возлюбленные дети Господни», Москва, 2007 г.
http://www.tayninskoye.ru/voskresnye-besedy/besedy-2011-god/ieromonah-rafail-ogorodnikov-.html
+ + +
Александр Огородников о иеромонахе Рафаиле и неслучайных случайностях
В дополнение к уже известным фактам воспоминаниями о личности и духовном пути — как своём, так и героя «Несвятых святых» — поделился в интервью его брат, при жизни отца Рафаила — известный православный диссидент Александр Огородников.
— Александр Иоильевич, насколько я понимаю, ваш с братом путь к вере начался довольно синхронно, с создания христианского семинара?
— Немного предыстории. Ещё учась в Уральском государственном университете в 72-м году я предпринял попытку на базе такой структуры, как комсомол, организовать дискуссионный клуб, какую-то интересную стенгазету. В руководящие органы комитета комсомола нам удалось избрать людей, на которых я имел влияние. Однако вскоре руководство университета заинтересовалось тем, что происходит на первом курсе философского факультета. Они провели партийное расследование и вышли на меня. В результате меня исключили из вуза и из комсомола.
Тем временем мой брат Борис служил в армии, был участником конфликта на острове Даманский, и начал службу очень хорошо, а вот закончил её на гаупвахте, потому что восстал против дедовщины в армии. На «губе» он просидел где-то треть службы. После демобилизации Борис работал спортивным инструктором, поступил в институт.
Тем временем я поступил во ВГИК, который считался на тот момент самым свободным вузом страны. Например, там я носил длинные волосы, что в любом другом вузе СССР было бы немыслимо. Объяснялось это тем, что, помимо творческой атмосферы, во ВГИКе училось много иностранцев, а также проводились просмотры картин, запрещённых для широкого показа в Союзе.
— И Борис тоже попал вместе с вами под влияние этой атмосферы?
— Да, притом я часто брал его с собой в театр. Тогда буквально гремел театр на Таганке, где играли Высоцкий и Любимов. Бориса так захватил этот мир, что он даже перешёл жить ко мне в общежитие.
Уверовал я, как я уже рассказывал на Правмире, в 73-м году, и тогда возник семинар, в работе которого стал принимать активное участие и мой брат. Я тогда много путешествовал по России, и Борис ездил со мной. Это было первое наше стихийное миссионерство: мы встречались в общежитиях с молодёжью, уже к лету 73-го года у нас сложился определённый круг людей, с которыми мы стали проводить что-то вроде агап.
Нам было очень важно понять, что значит «быть христианином». Тогда мы проводили общие трапезы, куда приглашали наших друзей, и обсуждали с ними вопросы веры. Тогда мы, собственно, не были православными, скорее, мы были стихийными православными. Моё первое православное Причастие состоялось у владыки Антония (Блюма), но тогда я абсолютно не знал, кто он такой, поскольку был в этом плане совершенно не образован.
— А где вы встретились с владыкой Антонием?
— Ещё до прихода в Православие я понимал, что в моей вере не хватает глубины, и инстинктивно чувствовал, что где-то она должна содержаться. Я чувствовал, что для этого нужно идти в Церковь, но всё во мне: образование, атеистическое воспитание — восставали против этого. Я долго не мог найти храм, решиться причаститься. И однажды, 19 декабря 1973 года (к тому времени за попытку снять фильм о духовных исканиях молодёжи меня уже исключили из ВГИКа, и мы с Борисом устроились сторожами в одной столовой) я пошёл в церковь, сам не понимая, почему даже не позавтракал перед этим.
Меня удивило, что храм был полон, притом не старушками, а явно интеллигенцией, которая обычно боялась ходить в храм в советское время. Случайно я оказался перед солеёй. Там служил незнакомый мне старичок, но от того, как он служил, у меня, да и у многих вокруг, потекли слёзы умиления. Это была первая литургия в моей жизни. Когда митрополит Антоний вышел с Чашей, меня инстинктивно потянуло к ней. Я даже не знал, что накануне нужно исповедоваться и вычитывать какие-то правила.
Когда я подошёл к Чаше, митрополит взглянул мне в глаза, и у меня возникло ощущение, что он посмотрел прямо в моё сердце и всё про меня понял: все мои искания, метания, гонения. Мне показалось, что он причастил меня с каким-то особым тщанием. Таким образом, через Причастие, для меня открылась тайна Церкви. Затем уже был Псково-Печорский монастырь.
Придя в лоно Православия, мы с братом начали ходить в храм. Так получилось, что тогда я был старшим, был авторитетен для него, и потому в том, что касалось веры, он как бы шёл за мной.
— А когда будущий отец Рафаил впервые прочитал Библию?
— На самом деле уже в Москве, когда на семинарах мы пытались понять, что такое быть христианином, и в чём вообще заключается вера в Бога. Словом, поступал в институт он одним человеком, а заканчивал его уже другим. Учёба ему уже была неинтересна, а за увлечение религией его и вовсе исключили из вуза.
В 74-м году, когда мы оба уже ходили в храм, исповедовались и причащались, он решил поступать в Московскую семинарию. Тогда к нам домой стали являться люди из обкома комсомола и другие подобные лица. Чтобы избежать встреч с ними, Борис жил уже не дома, а у друзей, откуда и ездил на экзамены. Он всё сдал, но, конечно, его не приняли. Одной из причин этого назвали то, что он якобы не вышел из комсомола, хотя он вышел оттуда уже давно.
Когда его не приняли в семинарию, гонения стали ещё сильнее. Нас выгнали из столовой. Даже в самиздатском журнале для священников «Слово» КГБ через своих агентов призывало духовенство осудить мою деятельность и наш семинар. Власти всеми силами пытались оторвать веру от реальных форм жизни, загнав её в своеобразное гетто.
Тогда после неудачи с семинарией Борис поехал в Псково-Печорский монастырь, где очень достойный человек, наместник архимандрит Алипий помог его отстоять. Одним из факторов, повлиявших на подобную позицию, была нечеловеческая выносливость моего брата — он ведь занимался спортом, и потому в одиночку мог выполнять самую тяжёлую физическую работу.
— Отец Тихон (Шевкунов) в своей книге объясняет, почему КГБ согласилось на рукоположение отца Рафаила…
— Я не могу точно утверждать, правда ли это, ведь КГБ мне не отчитывалось, но думаю, что, скорее всего, так оно и было. Все знали о нашей дружбе, у нас был практически одинаковый путь, и было ясно, что в случае, если его не возьмут в монастырь, он вновь присоединится ко мне. После его рукоположения мне в монастыре дали понять, что приезжать к брату не стоит, чтобы не создавать ему неприятностей. Тем не менее, мы поддерживали связь: отец Рафаил приезжал ко мне в отпуск, направлял некоторых паломников.
Официально тогда я уже работал дворником — кстати, это была самая любимая работа в моей жизни. Фактически, у меня в распоряжении был целый особняк фабриканта Морозова. При нём находилась моя комната, но когда в 18.00 заканчивался рабочий день, мы проводили свои встречи в этом особняке. Именно там мы поставили сатирическую пьесу «Ленин — суперстар» и пьесу «В объятиях джинсни» о жизни хиппи…
Отца Рафаила рукоположили очень быстро, практически одновременно с пострижением в монахи, что тоже подтверждает версию отца Тихона.
— Почему же отца Рафаила убрали потом из монастыря?
— Скорее всего, это сделали в связи с тем, что Псково-Печорский монастырь уже попал в сферу туристических маршрутов для иностранцев, многие из которых знали про меня и интересовались и Борисом тоже. Тем более, незадолго до этого я написал открытое письмо доктору Филиппу Поттеру, главе Всемирного совета церквей, которое, как говорят в романах, сделало меня знаменитым. Его процитировали все крупные газеты и «голоса». Я писал о религиозном возрождении в России, о создании семинара как следствии духовных исканий молодёжи, и, конечно же, о гонениях.
После этого отца Рафаила стало постоянно вызывать КГБ с требованиями опровергнуть то, что я писал в ВСЦ. Однако он отказывался опровергать и лишь подтверждал, что всё написанное было правдой. Тогда его стали шантажировать, в том числе пытались использовать и рычаги церковной дисциплины, однако сломать его не смогли. После этого его и выгнали из монастыря. А уж когда меня посадили в ноябре 78-го года, его просто стали гнать отовсюду с указанием не принимать его ни в алтарь, ни в дом.
— Как же ему удалось получить тогда место на сельском приходе?
— Власти сами не поняли тогда, что сделали. Впрочем, в то время даже священники боялись пройти по улице в рясе, надевали её только в храме. А вот отец Рафаил всегда строго ходил в рясе. Мало того: Булат Окуджава давал ему машину, и он на ней приезжал в маленькие городки, где даже не было храмов. Супруга Булата Шалвовича Ольга Окуджава, кстати, была одним из самых преданных духовных чад отца Рафаила. Так вот, брат ходил по этим городкам в подряснике, на него обращали внимание, и он быстро находил заинтересовавшихся верой людей.
У кого-нибудь на дому он устраивал встречи, проводил беседы, после чего появлялись потоки желающих креститься. Но даже в таких случаях отец Рафаил не крестил сразу, а сначала беседовал, а иногда мог сказать: «Нет, ты не готов, я приеду в следующий раз только ради тебя». Масса духовных чад у него возникла и среди московской интеллигенции, и среди хиппи.
Словом, власти перепугались и решили дать отцу Рафаилу самый глухой приход, вдали от ближайшей дороги, чтобы выбраться оттуда было практически невозможно. Изолировать его стало для них единственным выходом.
— И он действительно пил чай в своём домике у глухого сельского прихода, как об этом пишет отец Тихон?
— Да, именно так. Понимаете, ведь это тоже было в какой-то мере продолжением нашего семинара. Ведь как он всегда проходил? Это был бесконечный чай и беседы. Конечно, бывали и доклады, но при этом всё равно сохранялась неформальная атмосфера. Люди, попадавшие к нам, попадали в атмосферу солидарности, братства, любви. Так было и в последующем у отца Рафаила. Евдокия, написавшая книгу о нём, шла топиться, когда ей на пути встретился мой брат. Он поговорил с ней, и после этого она стала его преданной духовной дочерью.
— В прошлый раз вы говорили, что подозреваете насильственный характер смерти вашего брата.
— Доказать это сложно, но некоторые обстоятельства его гибели действительно очень и очень настораживают. Во-первых, о возможной опасности его трижды предупреждал нынешний митрополит Санкт-Петербургский Владимир. Отец Рафаил подавал очень плохой пример остальным священникам, например, он не ехал по вызову уполномоченного по делам религий, и уполномоченному приходилось ехать к нему самому. Понятно, что власти ненавидели его. Шёл 88-й год, и мы только что провели альтернативное официальному празднование 1000-летия Крещения Руси, в нём участвовали гонимые священники, и отец Рафаил тоже.
После его смерти местные жители, когда мы пытались узнать у них обстоятельства трагедии, избегали разговоров с нами. К тому же, брат был опытным водителем, и по некоторым деталям катастрофы возникало впечатление, что его машину толкнули специально. Но подтвердить это документально мы не можем.
Беседовала Ксения Кириллова
www.pravmir.ru
+ + +
ПРОСТО – ПОПИТЬ ЧАЮ
К 30-летию окончания земного пути иеромонаха Рафаила (Огородникова)
Лето 1986 года. Псковская область. Дорога Новгород–Псков. Где-то между Порховом и Виделебьем… За рулем папиной, щегольской на то время, «восьмерки» цвета «сафари» – я, ленинградский балбес, «мажор» – так тогда называли подобных типажей. Стоит прекрасная погода, «зубило» под аккомпанемент Гилберта ОʼСалливана режет теплый летний воздух, настроение – боевое. Моя цель – местные райпо и сельпо, а уж во имя чего – спросите у тех, кто знает. За очередным поворотом замечаю стоящую на обочине с открытым капотом голубую «Ниву». Над моторным отсеком склонился монах в черной рясе. Как забавно! Монах, «Нива»!
Ехал бы я не один, шуток и прибауток хватило бы до вечера. Но я ехал один. И не думал останавливаться. Так было устроено мое естество. Казалось, что всё само собой в этом мире обязано улаживаться без моего участия.
Я был не крещен, хотя и весьма тяготел к вере…
Проехал вперед с полкилометра, и мною просто «от и до» внезапно завладело такое дикое тщеславие, что пришло в голову вернуться и поразить псковского священнослужителя своей учтивостью, изысканностью обхождения, модным автомобилем при моих молодых годах, ленинградскими номерами, темными очками, американскими джинсами и красной бейсболкой «Викинг Лайн». Вероятно, и желание получить от Боженьки солидную мзду за потенциальную помощь священнику тоже имело место в моей суеверной душонке…
Разворачиваюсь, подъезжаю к «Ниве». Спрашиваю у батюшки: что, мол, случилось? Оказалось, размолотило крышку трамблёра – видимо, «уголек» выпал и вместе с пружинкой был бегунком по этой крышке размазан. Супер! У бати моего раньше была «шестерка», он всегда возил в бардачке крышку трамблёра с бегунком, в нее еще, помню, лампочки запасные помещались. В автомобилях батя мой особо (в отличие от меня) не разбирался и, купив, по моему настоянию, «восьмерку», запросто перенес в нее все запчасти, что были в предыдущей машине. Вот и сейчас заветная «шестерочная» крышка трамблёра с бегунком, абсолютно бесполезная в «восьмерке», валялась в бардачке. А на «Ниве», всем известно, стоит «шестерочный» двигатель.
Вытряхиваю лампочки и, будто с «царского плеча», жалую провинциальному батюшке спасительную для него и абсолютно не нужную мне деталь. От денег (с огромным лицемерием, фарисейством и ханжеством) – отказываюсь… Потом всю дорогу жалею об этом. Батюшка быстро ставит крышку, заводит мотор и, пригласив к себе в город Порхов на чай, хлопнув капотом и вскочив в седло, резко убывает.
Ложусь на прежний курс и, просто-таки распираемый гордыней, двигаюсь дальше. Спас. От гибели в глухом лесу. Священника. Жаль, от денег отказался… Зато как красиво выглядел! А магнитофон-то он заметил? Наверное, заметил… Блин, жаль, я денег не взял… Но – каков я молодец! Отдал последнее и денег не взял. Теперь Бог мне просто обязан послать удачу в моем бизнесе! Просто обязан! Я же ценой своего благополучия помог священнику! Ну, вот и всё. Вот и всё…
Я приехал к нему. Потом. Всего один раз и не в это лето, не в следующее, в другое… Исповедался ему перед крещением. Думалось: всё впереди… Но, по Божией воле, он осенью того года покинул этот свет, и уже не к кому было мне ехать. Какой я был «занятой» в то время – стыдно и противно теперь… А потом – уже потом выяснилось, что у этого замечательного батюшки почти в каждой деревне на трассе были знакомые, всегда готовые помочь, и Господь тогда не его «от гибели», а меня, меня спас от безбожия. А этот недопонятый многими современниками «монашеский автомобиль»?! А ведь, друзья, туда, а не в людей (как, увы, принято у нас), как в «землю», уходили все молнии страстей, немощей, несовершенств, в коих не отказано даже подвижникам. Великая милость Божия. Да и кто попрекнет Любовь крыльями скорости? На «Запорожце» он объехал европейскую часть СССР, на «Ниве» – облазил все забытые святые места Псковщины, «Мерседес» унес его в Царствие Небесное…
Шли к нему заблудшие, искалеченные, грязные – и ни один не был оставлен без помощи
К нему тянулись люди. Заблудившиеся, искалеченные, окровавленные, червивые, грязные овцы. И ни одна не была оставлена без врачебной помощи. Ни одна. Простите меня за некоторое пристрастие, но, увы, есть во мне убежденность, что этот батюшка был, пожалуй,единственным из знаемых мною пастырей современности, непрестанно несшим больную словесную овцу на своих плечах, причем – охотно и не тяготясь!.. Много есть хороших пастырей. Овцы идут за ними. Но – на их плечах не видно овцы. Пусты плечи у пастырей. По разным, вполне уважительным причинам. Занятость!.. У этого пастыря плечи никогда не были пусты! Эти плечи были просто немыслимы без овцы! Сие-то, наряду со служением Богу, и было его основной занятостью, его талантом, удесятеренным за годы служения. В его гостеприимном доме всегда было место для приходящего. Никогда приходящий не изгонялся вон. Не боялся этот батюшка замарать свою мантию об овцу-доходягу, каждой отдавал всего себя..
Он был на приходе вторым священником. Ежели ты, приехавший, попадал к чаепитию – всегда ты оказывался за столом! О, этот ароматный чай со смородиновым листом! Эта атмосфера подлинной Любви, чувство, что ты попал именно в то место, куда и нужно тебе было… Ты – в Руках. Ты – на Плечах. Тебя – нашли. О тебе – радуются! Ну скажите, что это – не чудесно в нашем безумном мире?
Как я хочу туда, в то время! Просто – попить чайку в домике, которого сегодня – нет! Просто – попить чаю…
Бог наш не есть Бог мертвых. Бог наш – Бог живых. У Него – все живы! Наш замечательный батюшка и сегодня помогает всем, с любовью и верой обращающимся к нему. И, как и прежде, ведет нас, как опытный лоцман, по фарватерам житейского моря! Это – здорово!
Упокой, Господи, душу его в Царствии Небесном!
Связь не потеряна, она еще более укреплена! Но. Но… Как хочется, как же всё-таки хочется просто попить того чаю в том домике, которого сегодня – увы – нет!..
+ + +
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ОБ ИЕРОМОНАХЕ РАФАИЛЕ (ОГОРОДНИКОВЕ)
18 ноября – годовщина смерти иеромонаха Рафаила (Огородникова; † 1988)
Восприятие отца Иоанна (Крестьянкина) как старца произошло благодаря отцу Рафаилу. Архимандрит Иоанн был духовником иеромонаха Рафаила после схиархимандрита Агапия (Афиногена).
Опыт духовного общения отца Рафаила с отцом Иоанном был таким, что отец Рафаил принимал его безоговорочно. Отец Рафаил знал его силу молитвы, и говорил нам – отец Иоанн не проповедник, а молитвенник.
Мать отца Рафаила, Маргарита, рассказывала такой случай. Она умирала, а потом ей стало легче, и она стала поправляться. И оказалось, что в тот час, когда она умирала, в 5 часов утра, в келью к отцу Рафаилу пришел отец Иоанн и сказал: «Рафаил, твоя мать умирает. Вставай, давай молиться». И они встали на колени и молились. А время потом уже сопоставили.
Нас посылал отец Рафаил к отцу Иоанну очень часто – как напоминание о себе. Он был одним из тех монахов, которые были изгнаны в конце 1970-х годов из Псково-Печерского монастыря. В монастырь он не мог явиться, в ворота никого из них не пропускали. И отец Рафаил мог передавать только через других людей весточки о себе и просьбы помолиться о нем.
У нас проблем особых не было – обычные для молодежи проблемы: за кого выйти замуж и кем работать.
Отец Рафаил нас довольно жесткою рукой выставлял к старцу. Ему как бы и не важны были наши проблемы и наше самоопределение.
Он посылал нас за другим – ему нужен был опыт духовного общения, чтобы мы получили этот опыт.
А мы как попадем к отцу – помнишь только, что попадаешь в облако благодати. Он что-то говорит, а слова становятся неважными. Хочется все время здесь находиться, и слова все забываешь. Один священник знал это, что слова забываются, он тогда положил в карман диктофон. И у него записался стук сердца: тук-тук, тук-тук.
В то же время отец Рафаил нас ориентировал на восприятие слов отца Иоанна. И учил, что если вы из слов старца что-нибудь не поняли, надо переспрашивать до тех пор, пока не станет понятно.
К сожалению, пока был жив отец Рафаил и проблемы были маленькими, было все понятно. Но через несколько лет, когда отца Рафаила уже не было в живых, а с приходским духовником тоже возникли проблемы, и не с кем было посоветоваться, то уже забылась эта установка – про выспрашивание до понимания.
Были недоумения от каких-то неправильно понятых слов, от неточных ответных писем, которые заставляли страдать. От недоуменных слов шли совершенно фантастические, по-женски логические построения.
Только после преставления отца Иоанна, с опросом круга людей, которые одновременно со мной ездили к отцу Иоанну, эти недоуменные слова наконец-то приобрели контекст и ситуация прояснилась.
А вот если бы я пользовалась тем, чему учил нас отец Рафаил – «если из слов старца вы чего-нибудь не поняли, нужно переспрашивать, пока не будет понятно», – этого бы не было, недоумений и последствий.
Но по юности и по глупости необычайной и сами эти слова трактовались по-другому: что батюшку нужно все время о чем-нибудь спрашивать. Так поступала Н., чем вызывала постоянно гнев келейницы, которая обобщала свой гнев на всю нашу компанию.
+ + +
Первый раз нас отправил отец Рафаил к отцу Иоанну благословиться, когда отец Иоанн служил на праздник пророка Илии в селе Юшкове. Это было традицией, отец Иоанн приезжал туда каждый год к отцу Паисию.
Я впервые оказалась на деревенском престольном празднике – таком, как описывались престольные праздники в дореволюционной литературе.
В село на службу съезжается народ со всех окрестных деревень, после службы устраиваются столы на зеленых лужайках, и обед для всех: щи, картошка, огурцы, сметана – все деревенское, простое и чрезвычайно вкусное.
Нас, московских, было машины три. Отец Иоанн нас благословил, и после этого нас пригласили к столу. Это было удивительно после московской обособленности – такое благожелательство, единение, спокойствие, безмятежность.
Отец Рафаил отправил нас с целью «благословиться к старцу». И вот, после службы я пошла «благословиться», но отец Иоанн был окружен толпой так плотно, что протиснуться не было никакой возможности. Я заплакала в сторонке, а отец Иоанн так замедлил, все замолчали, а он немного отстранил толпу и направился прямо ко мне.
– А это кто тут у нас?
Я сказала как меня зовут и что нас послал отец Рафаил.
– А сколько тебе лет?
– Семнадцать.
– Ах ты, цыпленочек, цветочек.
Конечно, я была полна впечатлений от этого дня и от такого внимания и благословения.
+ + +
Он нас принял. Тогда он часто принимал в 5 часов вечера внизу, в приемной. Слов, сказанных мне, я не помню совершено. Мы сидели на диванчике, батюшка нас мазал маслицем, поил святой водой, гладил все время, и казалось, что в глазах все расплывается.
А слов я не помнила. Мы с этой женщиной созванивались спустя 20 лет, чтобы вспомнить, что же нам говорил тогда батюшка. Я запомнила, что он спросил ее про работу и сказал устроиться на какую-нибудь работу, хотя бы рублей за сто. А она запомнила, что батюшка сказал про меня:
– Ты розовый бутон, и хорошо бы ты так и оставалась подольше.
Этот опыт общения, он был так важен, не как слова даже, а как присутствие внутри того облака благодати, которое окружало старца.
Я-то думала все время, что такой опыт есть у каждого, кто ходит в церковь, что это так естественно, что и говорить об этом не приходиться.
И проходит 20 лет, когда оказывается, что такой опыт переживали единицы, и они сразу понимают, о чем идет речь, а остальные не понимают о чем идет речь. Только поэтому, чтобы засвидетельствовать о реально осязаемой, видимой и переживаемой благодати, я все это записываю.
Надо заметить, что восприятие и переживание благодати не зависело от свойств самого присутствующего человека. Хороший он, плохой, благочестивый, заблуждающийся – это не имело значения.
И, главное, человек сам не менялся, его свойства. А впечатление было, что ты уже другой, какой-то не такой. Но по поступкам – ты сам еще оставался прежним, отвратительным.
Но здесь главное было не резкое и радикальное изменение жизни, как хотелось бы. А то, что ты приобретал опыт, знание реального присутствия Божия. И потом его все время жаждешь, хочешь опять переживать эти ощущения. Но нигде не можешь его добыть, и ничего не удовлетворяет. А самому меняться приходилось не во мгновение ока, а в течение лет и лет.
Еще надо заметить, что это нахождение в благодати рядом со старцем было не всегда. Это были первые разы, первые приезды. А потом, когда на этом опыте становилось возможным строить свой личный опыт, этого уже не происходило. Ты мог приезжать и привозить с собой родственников и знакомых, они, приехав впервые, получали эту благодать, а ты – ты должен был уже работать.
+ + +
Один раз мы приехали с Н., причем он и прежде приезжал и разговаривал с отцом Иоанном. Но восприятие, переживание и видение благодати получил лишь только в тот раз.
Мы были на ранней службе в Успенском храме, причастились, и пошли в город. А потом нам стало в городе невообразимо тоскливо, и мы прямо побежали обратно в монастырь, и прямиком в Михайловский собор. А там во время евхаристического канона служил и молился отец Иоанн с отверстыми царскими вратами. И мы встали как вкопанные, как оцепенелые.
Н. сказал потом: «Если меня спросят: видел ли ты, как служат Богу?» – я скажу: «Я видел как служит отец Иоанн».
Это 1997 год.
+ + +
Вот один раз приехали.
Нас послал отец Рафаил, перед смертью, с просьбой помолиться о нем.
А мы-то…
Встретили в Печорах своих московских друзей. Обрадовались, болтали, работали на послушании. Это было прекрасное послушание для молодежи. Большими лопатами чистили снег, а монастырь – на горках. И мы, счищая снег, с этих горок сбегали вниз, очень весело.
И когда пришли к отцу Иоанну, мы, умные девицы, выставили молодых людей за дверь, чтобы они не слушали наших разговоров.
Отец Иоанн спросил или нет, не помню, о том, что нам хочется. Я сказала, что хочу выйти замуж.
Он спросил: «А тебе есть за кого?» Я сказала, что нет. Он сказал: «Тебе же духовный нужен».
Самое смешное было то, что тот, за кого я вышла замуж спустя лет пять, в это время стоял за дверью.
+ + +
Потом, когда я встретила отца Рафаила в Москве, дней за пять или шесть до его смерти, он меня выспрашивал – что сказал отец Иоанн.
Про него отец Иоанн сказал тогда: «Ну как, летает ангел Рафаил? Что-то быстро он летает». Но я-то все забыла на тот момент, что сказал отец Иоанн, а помнила только слова, обращенные ко мне. Я носила тогда украшение, свитое из рядов нитей золотого бисера. И отец Иоанн сказал, комплимент: «А, все в золоте ко мне приехали».
И сколько ни выпытывал у меня отец Рафаил, что же сказал отец Иоанн, я только помнила про «в золоте к нам приехали».
+ + +
Когда отец Рафаил умер, было такое письмо.
«Дорогая о Господе …
Божие благословение Вам на возвращение домой.
У Господа нет мертвых, у Господа все живы, и Он один знает, когда и кого позвать из жизни сей.
Путь странствия отца Рафаила кончился, Ваш же путь продолжается, и забота Ваша вся должна быть направлена на сохранение души своей и воспитания ее для Царства Небесного. А еще Господь есть Любовь, а люди только могут носить в себе отсвет этой Божественной Любви в большей или меньшей мере. Главное же для всех – Любовь Господь.
И вот будьте очень внимательны, чтобы никогда и ни один человек, даже и священник, и духовник, не заслонил собой этот Образ Любви. Господь с Вами.
Об отце же Рафаиле долг Ваш сохранять память и молиться, ибо он, как всякий человек, отшедший теперь, в этом нуждается особо.
Молитесь Господу, и Он со временем пошлет Вам и нужных людей для вас, и духовника.
Божие благословение Вам.
А. И.»
(Это 1988 год, 22 ноября.)
+ + +
И вот это время, конец 80-х, было удивительным и прекрасным – так было все реально, близко. Батюшка отец Иоанн был доступен, все проблемы решались непосредственно, посредников не было, и никто не уходил обиженным, все попадали под внимание, под утешение.
А потом сразу многое изменилось. Разбился отец Рафаил, приходской священник в Москве перешел в раскол, а встречи с отцом Иоанном стали недоступными.
И от опосредованного общения возникло много обид и недоумений.
Мы-то для отца Иоанна были «Рафаиловскими», он нас и принимал как «Рафаиловских». Теперь на нас стояло клеймо « Н-новских», по фамилии священника, ушедшего в раскол. Эта тонкость была неизвестна келейникам, и в письмах попадались такие недоумения, вроде «вспомни свою первую любовь и покайся», относящиеся к тому духовнику, который не был тем, чем был для нас отец Рафаил. То есть тут выстраивались недоумения.
Письма были не точны, к батюшке попасть было невозможно, и мы перестали ездить в Печоры вообще.
+ + +
После замужества, года через четыре, я приехала с тем, чтобы узнать, писать ли про отца Рафаила, как мы у него жили, или нет.
Это желание – восстановить все по крупицам – было естественным. Когда находишься внутри духовной жизни, то это и не нужно – собирать мелкие штришки, черточки и складывать это в черты, заново переживать все. Но когда оказываешься в вынужденном затворе с детьми, кастрюлями и без церковных служб, то относишься ко всему по-другому, как к большой ценности.
И я написала письмо, а вложила его в другое письмо, одного влиятельного лица, и так передала.
Поехала в Печоры. Но как! Я купила билет на поезд и опоздала на него.
Поехала на следующий день. И попала на Благовещение, когда батюшка служил, а он долгое время никого не принимал. А так, мы приехали – и встречаем отца Иоанна, идущего на службу. Мы с супругом подходим к нему, а он останавливался на дороге и разговаривал с теми, кто оказывался на пути.
Я говорю:
– Помолитесь о моих детях.
– Как имена?
– С. и С.
– А мать кто?
Я говорю:
– Мать – я.
Отец Филарет повторяет за мной громко:
– Мать – я!
Я тогда называю имена – свое и мужа.
Отец Филарет:
– Вас сколько! Нужно записку писать.
Я сказала, что написала имена в письме. Про отца Рафаила задала свои вопросы. Отец Иоанн велел поехать в епархию и взять там личное дело и автобиографию.
На другой день мы точно также встретили по дороге отца Иоанна. Он, увидев нас, сказал: – Дети ваши – С. и С. Помню. И вас помню.
Потом я писем уже не писала, как-то все уже определилось.
К отцу Иоанну я попала на 40 дней совершенно невозможным образом. Я опаздывала на поезд, но кто-то нажал стоп-кран, поезд задержался – и я оказалась в Печорах. Эта поездка была милостью и утешением.
ПРИХОДСКОЙ ДОМ В ЛОСИЦАХ И ЕГО ОБИТАТЕЛИ
Приходской дом отца Рафаила в деревне Лосицы представлял собой самую простую деревенскую избу в одну комнату. Но в остальном здесь все было необычно.
На печи жил бесноватый Илья Данилович — могучий старик, который и на землю-то спускался нечасто. Никогда — ни до, ни после — я не встречал никого, подобного Илье Даниловичу: когда он начинал рассказывать (не имело значения — о давно ли минувших годах или о недавних событиях), слушатели невольно замирали, понимая, что столкнулись с чем-то совершенно уникальным. Илья Данилович обладал поистине эпическим складом ума. Наверное, за всю мировую историю так излагали только Гомер, Толстой и бесноватый Илья Данилович.
Память его была невероятна. Вспоминая, скажем, какой-нибудь случай из собственного военного прошлого, он перечислял имена офицеров и солдат, их звания, годы рождения и гибели, имена жен и невест, названия их родных городов и сел. А оружие, которым они сражались, будь то трехлинейка или гаубица, Илья Данилович описывал не менее завораживающе, чем был воспет щит Ахилла в «Илиаде».
К вере Илья Данилович пришел особым образом, и именно благодаря беснованию. Потому что, как говорил отец Рафаил, без беснования Илья Данилович — красавец и богатырь, ничего в этом мире не боявшийся и живший по одному закону плоти, — к Богу вовек бы не пришел. А требования плоти, по рассказам самого Ильи Даниловича, у него бывали такой силы, что, не говоря уже о любовных похождениях, однажды, в сорок первом, ночью, на передовой, он до того оголодал, что не выдержал и как сомнамбула пошел на запах тушенки к вражеским окопам. Немцы сначала всполошились, но стрелять не стали. Решили подождать, пока этот русский ввалится к ним в окоп. А когда разобрались, зачем он явился, дали ему каши с тушенкой. Так что Илья не только сам наелся, но и набил кашей каску и карманы для голодных товарищей.
Вернувшись с фронта, бравый солдат, не откладывая дела в долгий ящик, выбрал себе самую красивую невесту. Но очень скоро выяснилось, что характер у молодой жены, а особенно у ее мамаши, — на редкость скверный. Илья затосковал, но разводиться в те годы, да еще в рабочем поселке, было не принято. Утешение, конечно же, быстро нашлось. Илья работал водителем на дальних рейсах и, рассказывая свою историю, покаянно поведал мне, что не только в родном поселке, но и в каждом городе на постоянных маршрутах у него были «любовные подружки». Жена быстро узнала об этом. Однако ни скандалы, ни уговоры, ни профкомы, ни товарищеские суды на Илью не действовали. Тогда оскорбленная супруга решилась на крайний шаг. Она нашла ворожею, и та, как говорят в народе, «сделала» Илье «на смерть».
Помнится, я с большим недоверием отнесся к этой части повествования Ильи Даниловича. А он даже ухом не повел и продолжал.
Как-то, возвратившись поздно вечером из очередного рейса, он подошел к своей калитке и увидел во дворе незнакомую женщину. Удивительным в этом было то, что женщина — ростом не меньше пяти метров — головой достигала крыши! Старше средних лет, простоволосая, с длинной косой, она была одета в старомодный сарафан. Не обращая на Илью никакого внимания, гигантская гостья обошла вокруг дома, что-то бормоча под нос, без труда переступила через штакетник и скрылась в темноте.
Илья как простой советский человек в мистику отроду не верил. Вдобавок он был совершенно трезв. Так что, когда первая оторопь прошла, он сообразил, что все это ему привиделось от усталости, после долгой дороги.
Зайдя в дом, он увидел жену и тещу, заботливо суетящихся вокруг щедро накрытого стола. Это показалось ему странным: такого внимания от скандальных баб Илья давно не помнил. Между тем его приветливо усадили, теща налила водочки, и началось небывалое угощение. Вспомнив о непонятном видении во дворе, Илья все же спросил, не случилось ли чего-то необычного перед его приходом. Женщины дружно замахали руками и заверили, что ничего особенного не было да и быть не может. Водочка полилась еще обильнее, и скоро Илья забыл обо всем.
Очнулся он наутро в супружеской постели. Жены рядом не оказалось. Илья решил, что пора вставать, но, к своему удивлению, не смог этого сделать: руки и ноги не слушались. От страха он попытался закричать, но наружу вырвался только слабый стон. Спустя час (который показался Илье страшной вечностью) пришли жена, теща и еще какая-то женщина, поразительно похожая на ту, которая ему привиделась вчера в саду. Только теперь она была обычного человеческого роста. Не обращая внимания на стоны Ильи, женщины без стеснения рассматривали его и о чем-то шепотом переговаривались. Потом они ушли, и Илья снова остался один.
Только к вечеру снова появилась жена, но теперь уже с местным врачом. Илья слышал, как она, всхлипывая, рассказывала про то, что муж вернулся из рейса, крепко выпил, лег спать и вот с утра не может подняться. На следующий день больного отвезли в районную больницу. Там он провел больше месяца. Врачи так и не смогли разобраться в причинах странного недуга и выписали высохшего как щепка Илью умирать домой.
Дома его подстерегал настоящий кошмар: жена и теща не скрывали своего торжества и с нетерпением ждали смерти неверного мужа и обидчика. Когда Илье стало совсем худо, жена даже пригласила домой гробовщика и помогала ему снимать мерку с еще живого бессловесного супруга.
Так и не поняв, что с ним происходит, Илья примирился с мыслью о скорой смерти и ждал конца почти безропотно. Но однажды, улучив час, когда женщин не было дома, к Илье, уже совершенно недвижимому и немому, пришел его фронтовой товарищ и привел с собой одетого по-мирски священника. Тот предложил умирающему здесь же, на смертном одре, окреститься и просить помощи у Бога. Больной, хотя и плохо понимал, что это значит, но единственным доступным ему движением — кивком головы — выразил согласие.
После крещения чудес не произошло, если не считать того, что Илья так и не умер. Жена и теща были вне себя от злости. Прошел еще месяц, к концу которого Илья, хотя и с огромным трудом, стал понемногу подниматься с постели и еле слышно говорить. Во всем прочем состояние его оставалось ужасным. Как-то к нему снова пришел фронтовой друг, собрал Илью, посадил на поезд и повез на перекладных через всю страну в Псково-Печерский монастырь, к старцу архимандриту Афиногену.
Илья попал в незнакомый и странный для него мир. Но после беседы с отцом Афиногеном, за которой последовали первая исповедь и причащение, он, что называется, воскрес. Еще через неделю Илья был полностью на ногах и с каждым днем набирался сил. Он быстро нашел общий язык со старцем: оба были простые люди, из крестьян. Поэтому, когда отец Афиноген поведал Илье, что жена навела на него порчу и он, не имея никакой духовной защиты, должен был умереть, Илья сразу ему поверил. А кому же еще верить в этом мире, где только старик монах смог его спасти?
Больше Илья Данилович не возвращался домой. Он сделался странником: временами жил и трудился в монастыре, временами ходил по России — от церкви к церкви. Паспорта у него уже давно не было. Так он постепенно состарился, но физически продолжал оставаться могучим и здоровым. Таким я его и застал на приходе у отца Рафаила.
+ + +
Ее одним жителем приходского домика в Лосицах был инок Александр. Студент Брянского педагогического института, он, несколько лет назад придя к вере, оставил все и тоже пошел странником по России. Хотя ничего подобного истории Ильи Даниловича с ним, слава Богу, не случалось. Александр оказался в Псково-Печерском монастыре, но через два года примкнул к группе монахов, восставших против наместника, и снова ушел странствовать. В конце концов его приютил у себя на приходе отец Рафаил.
Тогда Александру было двадцать восемь лет. На костяшках рук — грубые мозоли, следы многолетних занятий карате. Мы любили гулять по полям и лесам и делали себе для прогулок легкие посошки из орешника. У всех они были кривоватые, и только посох Александра был идеально прямой, выкрашенный в черный цвет. Как-то на привале я решил поближе рассмотреть эту красивую вещицу, но, к своему удивлению, еле-еле смог ее поднять. Посох оказался тяжеленным стальным ломом. На вопрос, зачем Александру такое грозное оружие, инок ответил, что этот посох дает ему возможность хоть немного поддерживать физическую форму.
Отец Александр был молчалив и все свободное время уделял чтению творений древних святых отцов. Спал он в отдельной каморке, отгороженной горбылем. Жилище свое Александр запирал на ключ, что было немного странно, поскольку изба отца Рафаила закрывалась чисто символически — на щеколду. Однажды я мыл в доме полы, а Александр вышел куда-то, оставив свою каморку открытой. Я не выдержал и заглянул туда. В каморке на полу стоял сколоченный из грубых досок гроб. От неожиданности я так перепугался, что как ошпаренный выскочил из его убежища.
Переведя дух, я поинтересовался у Ильи Даниловича, что это означает. Тот со своей печи ответил, что в этом гробу инок Александр спит, потому что монах всегда должен помнить о смерти. Так, оказывается, поступали многие подвижники.
Несмотря на столь суровый образ жизни, Александр сочинял по-настоящему талантливые стихи и музыку к ним. Получались песни, теперь хорошо известные, разошедшиеся на дисках и кассетах, опубликованные в многочисленных сборниках с предисловиями наших самых известных писателей. Инок Александр давно уже пострижен в монашество с именем Роман — в честь древнего святого византийского поэта Романа Сладкопевца.
Тогда же, в Лосицах, он сочинял и пел свои песни по вечерам под гитару. Если, конечно, разрешал отец Рафаил, который, хотя и считал это занятие совсем не монашеским, но послушать Александра все же иногда любил.
Вот одна из этих песен.
Уже вечер, друзья, уже вечер,
И луна свою лампу зажгла.
Так оставим же праздные речи,
Оторвемся на миг от стола.
Белой скатертью стол застелили,
Понаставили яств и вино,
Целый день веселились и пили.
И никто не взглянул за окно.
За окном никакого ненастья,
Листопад не шуршит в этот час,
Словно душу осеннюю настежь
Отворила природа для нас.
И, быть может, не стану пророчить,
Где-то путник в нелегком пути,
Но под светлую исповедь ночи
Он надеется все же дойти.
Благодати исполнены кущи,
Пруд заросший туманом кадит.
Мир тебе, одиноко идущий,
И тому, кто тебя приютит.
Так давайте ж подымем бокалы,
Своим бытом простым дорожа,
Чтоб его теплотой обласкала
Сердобольная чья-то душа.
Кто же ты, неизвестный прохожий,
Далеко ль путь-дорога лежит
Почему так меня растревожил
Твой блаженный, задумчивый вид.
В твоем сердце молитва святая
Разгоняет душевную тьму.
Может, скоро и я, все оставив,
Помолясь, посох в руки возьму.
И, крестами себя пообвесив,
Побреду неизвестно куда,
Заходя в близлежащие веси,
Стороной обходя города.
Мы записывали эти песни на магнитофон, а потом я привез их в Москву. Как-то, много позже, меня направили с поручением к патриарху Пимену, в его резиденцию в Чистом переулке. Там, ожидая в прихожей, я с удивлением услышал из покоев патриарха запись песен отца Романа. Патриарх Пимен сам был прекрасным певцом и поэтому мог ценить настоящее церковное творчество.
+ + +
Частыми гостями на Лосицком приходе были еще два человека — иеромонах Никита, самый близкий друг отца Рафаила, и дьякон Виктор.
Отец Никита тоже был постриженником Псково-Печерского монастыря. В тринадцать лет он, ленинградский пионер, ушел из дома, где никому не был нужен. Отец Никита так и говорил: «Еще тогда я понял, что человек в этом мире не нужен никому, кроме самого себя и Господа Бога». Как пионер мог до такого додуматься, остается загадкой, но так или иначе мальчик скоро очутился на приходе у удивительного подвижника иеромонаха Досифея в деревеньке Боровик, в шестидесяти километрах от Пскова. Там он и вырос при старце — на Псалтири, древних патериках, изучая словесность по аскетическим книгам, написанным в V веке, — «Лествице» и «Авве Дорофею». Мирской жизни он почти совсем не знал.
В школу мальчик больше не ходил, но вырос умным, по-своему очень образованным и добрым юношей. К тому же — высоким, стройным и необычайно красивым. Перед армией отец Досифей отправил его на год в Псково-Печерский монастырь — немного разобраться в жизни XX века. Там он и подружился с отцом Рафаилом. А когда вернулся из армии, сразу подал прошение в монашество. В тот же год, когда отца Рафаила отчислили из монастыря, старец отца Никиты, иеромонах Досифей, попросил Псковского Владыку митрополита Иоанна благословить ему удалиться в скит — дом в двух километрах по реке от села Боровик, среди псковских лесов и болот. Митрополит, зная о высокой жизни подвижника, благословил это уединение, а на освободившееся священническое место назначил отца Никиту, который лучше всех знал и храм, и людей в Боровике.
Так молодые иеромонахи оказались на приходах километрах в двухстах друг от друга и по возможности наведывались то в один храм, то в другой — помолиться вместе, совершить литургию, подсобить по хозяйству.
Наконец еще одним завсегдатаем в Лосицах был недавно рукоположенный дьякон Виктор, присланный на приход к отцу Никите для прохождения дьяконской практики. Отец Виктор совсем недавно вышел из тюрьмы. Отсидел он семь лет по политической статье. Дьякон очень хотел вступить в монашество, но митрополит Иоанн — древних лет мудрый и добрый старец — сумел получить разрешение у псковского уполномоченного по делам религий только на то, чтобы бывший заключенный стал дьяконом. Причем на самом глухом приходе, а никак не в людном монастыре. Хотя и дьяконское рукоположение бывшего политического заключенного по тем временам уже было событием из ряда вон выходящим.
Из тюрьмы отец Виктор вынес непоколебимую веру в Бога, полное презрение к любым трудностям и такой веселый нрав, что от его неиссякаемых рассказов мы в самом буквальном смысле в изнеможении падали под стол от смеха. Последнее обстоятельство выглядело как-то совсем уж не по-монашески, и мы старались с этим бороться по мере сил. Но сил хватало лишь до очередного рассказа отца Виктора. А еще он привнес в нашу благочестивую жизнь тюремную лексику, от которой, как мы его ни корили, освободиться так и не смог.
Больше всего пострадал от этого филологического бедствия простосердечный отец Никита. Дьякон Виктор решительно появился в его тихом уголке со своим хохотом, немереным оптимизмом и тем самым кошмарным зековским жаргоном, который отец Никита, к нашему ужасу, немедленно перенял.
Отец Никита и диакон Виктор.За отцом Виктором вдруг как-то сразу закрепилась кличка — Старчишка. Это было само по себе удивительно, потому что мы никому и никогда прозвищ не давали. Но для этого сидельца кличка возникла как-то сама по себе, совершенно естественным образом.
Помню, как-то в начале осени я приехал в Боровик к отцу Никите. Продукты и деньги, привезенные мною из Москвы, закончились очень быстро, поскольку здесь гостил не только я. Собрались такие же молодые и оголодавшие после Успенского поста отец Рафаил, инок Александр, дьякон Виктор и бесноватый Илья Данилович. Последний, правда, был лет на тридцать нас старше, но обладал вполне молодым зверским аппетитом.
Итак, истребив подчистую доставленные из Москвы продукты и до аллергии объевшись яблоками нового урожая, мы окончательно приуныли. И решились на последний в таких случаях шаг — ехать во Псков, просить денег у нашего митрополита Владыки Иоанна.
Этот Владыка был, наверное, самым старым в те годы архиереем Русской Православной Церкви. Чего только он не испытал в своей жизни! Высокий, могучий, совершенно седой, он был необычайно добр, особенно к монахам. Так что мы были уверены: он поворчит-поворчит, но в конце концов нам не откажет. Владыка лет сорок безвыездно сидел в своей епархии и занимался только церковными делами. Он был единственным архиереем во всей Русской Церкви, который мог позволить себе не выезжать на Архиерейские и даже на Поместные Соборы в Москву. Там на него, по-видимому, давно махнули рукой. Митрополит хорошо знал и любил отца Никиту, поскольку принимал участие в его воспитании с тех пор, когда тот еще школьником сбежал из дома на приход к старцу Досифею.
Конечно, Владыка хорошо представлял, насколько бедно живут его монахи на дальних приходах. Знал, но все-таки посылал их туда служить. Ведь лишь благодаря тому, что в храмах совершались богослужения, власти не решались закрыть их или разрушить. Вообще почти на всех дальних приходах в Псковской епархии несли служение монахи или одинокие священники. Женатым батюшкам, да еще с детьми, здесь пришлось бы совсем туго. Отец Никита рассказывал, что за месяц у него с трудом набегало жалования рублей двадцать пять. Это и понятно: старые крестьянки, которые обычно составляли приход таких храмов, были не зажиточнее своих настоятелей. Священники помогали этим, как правило, брошенным родными детьми и внуками старухам то дров нарубить, то крышу починить. А иногда на последние копейки покупали им еду и лекарства. Деньги у батюшки появлялись, как правило, лишь тогда, когда деревенский, почти неверующий народ приходил на крестины или приносил в храм отпеть покойника. Но монахи о деньгах не думали. Или, если уж быть до конца честным, думали о них в последнюю очередь.
Заняв рубль на автобус, мы для пущей жалобности все вместе, отправились к Владыке. Дома оставили только Илью Даниловича — сторожить храм. По всей Псковщине заезжие воры то и дело грабили церкви.
В автобусе народу было немного, и мы вчетвером — отец Рафаил, отец Никита, отец Виктор и я — удобно расселись. Пассажиры посматривали на нас с интересом, а некоторые и с умилением: в те годы нечасто удавалось встретить молодых монахов, вот так, спокойно, в рясах и с посохами, путешествующих по Советской стране.
До епархии мы добрались благополучно. Правда, так увлеклись разговором, что во Пскове чуть было не пропустили нужную остановку. Но отец Виктор в последнюю секунду закричал на весь автобус:
— Отцы! Быстро — роги мочим!
Опрометью выкатившись из автобуса, мы все-таки успели заметить потрясенные лица пассажиров… Но нам было не до них. Впереди лежала заветная улица, которая, хотя и носила имя большевика Яна Фабрициуса, но здесь располагалось епархиальное управление с архиерейским домом. (Советская власть вообще любила предоставлять места для епархий то во 2-м Коммунистическом тупике, то на улице Карла Либкнехта.)
Владыка встретил нас в своем кабинете, сидя в глубоком кресле. Мы по очереди подошли к нему под благословение и жалобно заныли про свою горькую долю. Владыка слушал, но с места не поднимался. Это нас сразу насторожило. Может, он хотел поподробнее выяснить все обстоятельства нашего бедственного жития, а может, у него самого с деньгами сейчас было не густо. Как бы то ни было, но мы заволновались. Отец Рафаил даже вытолкнул меня — как самого маленького и худенького — вперед. Но и это не подействовало. И тогда перед архиереем выступил отец Никита. Он никогда не был оратором, к тому же еще и заикался, но сейчас на него — по-видимому, от голода — снизошло вдохновение:
— В-Владыко святый! — отчаянно начал он. — Какая жизнь, в натуре?! Держимся ваще на последних! Роги отваливаются! Денег — нет! Еды — нет! Зубы на полку ложим! П-покойников — и тех нет!
Владыка так и обмяк в своих креслах.
А нам речь понравилась, и мы дружно закивали. Хотя, конечно, отец Никита от волнения несколько необдуманно употребил воспринятые им от отца Виктора выражения. А говоря о покойниках, он, разумеется, имел в виду денежные средства, которые поступают в храм за отпевания. Но все вместе вышло, наверное, слишком уж сильно для престарелого архиерея.
— Батюшка, дорогой!.. Где ты таких слов набрался? — обратился ошеломленный Владыка к отцу Никите.
Архиерей не слыхивал подобных выражений уже лет шестьдесят, с тех пор как отбывал заключение в двадцатые годы.
Тут вперед вышел Старчишка Виктор и вызвал огонь на себя.
— Владыко святый, это я, старый баклан, при нем языком мелю — никак не отвыкну. Вы уж на Никиту не сердитесь. Я во всем виноват, — покаянно забасил он и даже ударил себя в перси.
Но, видно, речь отца Никиты произвела на архиерея яркое впечатление. Он грузно поднялся из своих кресел, подошел к столу, покряхтел немного и достал из ящика сто рублей. Нам такие деньги и не снились!
Архиерей повертел купюры в руках, прикидывая, не многовато ли будет, но не стал мелочиться и протянул деньги отцу Рафаилу как старшему.
Благословляя нас в дорогу, он все же сказал:
— Ты, Никитушка, уж лучше того… больше по-церковнославянски читай!
Отец Никита горячо пообещал исправиться, и мы, счастливые, покинули архиерейский дом.
Жизнь продолжалась! Правда, был постный день, среда, и нельзя было сейчас же съесть мороженого, но мы готовы были потерпеть до завтра. Накупив еды себе и гостинцев деревенским старухам, мы вернулись домой.
А наутро пришла телеграмма из епархиального управления, в которой сообщалось, что указом митрополита Иоанна дьякон Виктор переводится из Покровского храма села Боровик в храм Архангела Михаила деревни Толбицы. В этом храме служил всеми уважаемый пожилой священник отец Андрей. Расчет архиерея был прост — на отца Андрея жаргон дьякона уж точно не повлияет. Этот образованный, интеллигентный батюшка отсидел в лагерях, кажется, лет двадцать. При этом никто никогда не слышал от него таких слов, какими потчевал своих слушателей Старчишка дьякон Виктор.
ИЕРОМОНАХ НИЛ (ГРИГОРЬЕВ): ВСЮ ЖИЗНЬ УЧУСЬ ХОЖДЕНИЮ ПРЕД БОГОМ
Иеромонах Нил (Григорьев Виктор Евгеньевич) – один из старейших клириков Псковской епархии, – совершает свое пастырское служение уже более 30 лет, а до этого провел в политлагерях многие годы. Постриженник Сретенского монастыря, он стал одним из героев так полюбившейся читателям книги архимандрита Тихона (Шевкунова) «Несвятые святые». Во время своего недавнего приезда в Москву отец Нил согласился рассказать нам о своей жизни и служении.
 |
| Иеромонах Нил (Григорьев) |
+ + +
– Отец Нил расскажите, пожалуйста, о вашей жизни до монашества.
– Я родился в 1948 году на Рождество Пресвятой Богородицы, 21 сентября. И только через четыре года из-за моего болезненного состояния моя бабушка смогла меня крестить в Старой Руссе.
Моя бабуля, которую звали Варварой, была глубоко верующей. Когда мы с братом были маленькие и засыпали, то она вставала на колени перед иконами; а когда мы просыпались… бабушка все еще была на коленях, и часто бывало, спрашиваешь: «Бабуля, а ты спать ложилась?» – она отвечала, что спала и только проснулась. У бабушки был очень красивый молитвенный угол, и она всегда зажигала три лампадки во имя Пресвятой Троицы.
И вот этот свет лампадок прошел через всю мою жизнь. Особенно мне запомнилась статуэтка прп. Нила Столобенского – деревянная, старенькая, настолько «затроганная», что краска отполировалась до чистого дерева. И тем не менее эта статуэтка была изумительно красива в свете лампадок.
Бабушка часто читала мне знаменитые «Троицкие листки»– все эти листочки я долго хранил., изданные еще святителем Иларионом Троицким, про преподобного Сергия Радонежского, преподобного Серафима Саровского, преподобного Нила Столобенского
О священстве я начал задумываться лет в 18, но жизнь тогда была совсем другая, и поэтому мне пришлось поступить вначале в «мореходку» в Херсоне. В море, в качестве курсового боцмана от училища, ходил на яхтах, на знаменитом «Товарище»[1].
Море все время живое, никогда не повторяющееся, так и жизнь духовная – все время живая, не зря человеческая жизнь называется «море житейское». В море крепла моя вера.
До 16 лет я жил в Парфино – это 18 километров от Старой Руссы, где тогда проживала ссыльная диссидентствующая публика, среди которой мы росли: 101-й км.[2]
В 1950-е годы в Старой Руссе жил старый священник отец Василий, он служил там в храме Георгия Победоносца. Ему было около 90 лет, и все старые верующие приходили к нему на исповедь. Здесь же служил архимандрит Исидор, будущий митрополит Кубанский и Краснодарский.
Среди ссыльных того времени мне особенно вспоминается мой дядя Леонид Мосин, который попал в плен к немцам, а затем в состав 2-й ударной армии генерала Власова, откуда трижды пытался бежать, и только в третий раз – удачно. Прошел через штрафбат и участвовал в освобождении Берлина. По окончании войны, несмотря на боевые заслуги, его снова посадили на 10 лет – за то, что был в плену. Бабка Параскева, на глазах которой немцы повесили мужа с малолетним сыном, была партизанкой, в одном из боев попала в плен, в концлагерь Треблинка – в следственную тюрьму Бухенвальда и была освобождена нашими войсками уже из Освенцима. А по окончанию войны была в советских фильтрационных лагерях и домой вернулась чудом. Жили в Руссе и старые большевики, пострадавшие от советской власти, и власовцы — боевые офицеры, оказавшиеся в плену.
Когда я служил в армии, на Валдае, в роте возникла драка между украинцами – на национальной почве. О возникновении национального движения на Украине я хорошо знал и начал проводить с ними беседы, объяснять… в результате вражда, бывшая между ними, ушла, и они сплотились, но на меня донес комсорг роты – за то, что я занимаюсь политической деятельностью, не регламентируемой внутренним уставом комсомольцев. Через несколько дней меня арестовали. Это было в апреле 68 года. В конце апреля я из-под ареста сбежал, намереваясь уйти на Запад, в Париж, и поступать в богословский институт. При попытке перехода границы 8 мая меня вновь арестовали. В Москве, в Лефортово, я просидел год, все время практически в одиночной камере. Мне было тогда двадцать лет. Два полковника по окончании одного из допросов сказали друг другу: «Если бы мы столько лет не прожили, то пошли бы по его стопам. Мальчишка переубеждает нас, опасно вести допросы с ним». Общий срок заключения мне назначили такой: 7 лет политлагерей.
– Что было предметом допроса?
– Предметами допроса были: вера, государственное устройство, революция, убийство царской семьи и другое. Мне предлагали отречься от своих убеждений, но я категорически отказался.
Лагеря в то время у нас были политические, меня направили на Явас, в Мордовию. В 11-й зоне нас было полторы тысячи человек. К зиме 11-ю зону расформировали, раскидав людей по другим зонам. В Явасе, куда нас сначала привезли, сохранялась траншея, выкопанная бульдозерами, а рядом стоял так называемый «неприкасаемый» бульдозер, – он должен был закапывать зеков, расстрелянных по секретному приказу Хрущева в час «икс».
В поселке Барашево, вокруг 3-й зоны, по периметру буквой «Г» были расстрельные траншеи для детей врагов народа, – в них похоронено 25 тысяч человек, – а в другой траншее, расположенной перпендикулярно, было положено 20 тысяч священно- и церковнослужителей, – об этом нам рассказывал престарелый комиссар Дубравлага. На месте этих братских могил росли молодые сосенки.
– Приходилось ли вам встречаться в местах заключения с верующими людьми?
– В поселке Барашево, – это были 70-72 гг. – у нас образовалась православная общинка, мы постоянно собирались, молились. Там была баня, построенная буквой «Г» немецкими военнопленными, во внутреннем углу которой мы и собирались на молитву. Когда приходило пять-шесть человек, а по праздникам – до пятнадцати. Вспоминаются Валера Зайцев, бывший подводник-водолаз; Виктор Чесноков, из кубанских казаков; Саша Удодов, занимавшийся военной историей и военным искусством России с древнейших времен, – после освобождения он уехал в Норвегию; Евгений Вагин, скончавшийся в Италии два года назад, из ленинградской группы христиан-демократов, руководимой в то время Игорем Огурцовым; Михаил Юханович Садо из этой же группы, благороднейший ассириец, впоследствии преподавал в СПбДА древнееврейский, церковную архитектуру; по его совету я несколько раз посещал академию в качестве вольнослушателя и присутствовал на лекциях будущего Патриарха Кирилла, в то время ректора Духовной академии. Вспоминается и Вячеслав Платонов – ученый-востоковед. Петр Саввич был активным участником нашей общинки. В пятнадцать лет его вывезли в Германию – из Сумской губернии в Дрезден, где он участвовал в тушении городских пожаров после американской бомбардировки, за что и был арестован в 1945 году НКВД. С нами сидел Андрей Донатович Синявский, писатель, литературовед, в 1972 году его отправили в Париж, не дав ему переодеться, – его жена, Мария Розанова, дочка известного философа, переодела его в гражданскую одежду уже в Париже.
Там были и старые священники: иеромонах Георгий из катакомбной Карловацкой церкви– из молодых священников, который до этого служил в Чите и не согласился сотрудничать с органами. Как мы служили? Ни Евангелия не разрешали – все по памяти, – ничего. Дьякон там был – у него списывали порядок службы, ектеньи, но так как он боялся ходить на службу, отец Борис поручал их нам, и я также говорил часть ектеньи… «Батюшка, так вроде по уставу не положено!» «Нет, нет, – отвечал он, – ты будешь священником, произноси смело». В таких экстремальных ситуациях человек проявляется наиболее ярко, поэтому батюшка ясно видел и так же говорил. Обращался ко мне как к батюшке и о. Георгий, проведший в лагерях тридцать лет; блаженный Емельянушка; о. Борис Заливако – из молодых священников, который до этого служил в Чите и не согласился сотрудничать с органами.
– Говорят, что те, кто прошел страшные Соловецкие лагеря, в местах заключений чувствовали особую помощь Божию. Был ли у вас личный опыт сознания того, что Господь рядом?
– Присутствие Божие и Его благодатную помощь чувствуешь постоянно. Как-то меня закрыли на 15 суток в карцер. Стены были во льду. Когда в карцер завели, на мне были старые кирзовые тапочки на босу ногу, хлопчатобумажные штаны и пиджак. Тебя заталкивают в этот холодильник-морозильник, размер которого примерно 2,5 м длины на 1,2 м ширины. Там стоит железобетонный столбик, на котором можно недолго посидеть. Нары в карцере были, дубовые, но спать на них нельзя, – если бы были осиновые, то можно было бы лечь, и они согрелись бы, а дуб, он не согревается. Спать приходилось стоя или сидя. Питание через день. В обед давали кружку горячей воды и поварешку похлебки, на ужин – ничего, на завтрак кружку воды и пайку хлеба – 250 грамм. Конечно, ходишь, чтобы немного согреться, молишься. Охранники заглядывают, смотрят – жив еще или нет. Мне становилось жалко своих смотрителей, и я одному из них говорю: «За что же тебя посадили сюда, Андрюша? Я-то сижу, ладно. Я знаю, за что – провинился перед государством, виновен, а ты-то за что? Ты же сидишь так же, как и я, единственное, ты в обмундировании, потеплее одет, обувка, посытнее ешь – и в этом только разница, а душа твоя так же в оковах стоит». А парень был из казаков. В последний день открывает дверь, достает кормушку – принес мне селедки хорошей, свеженькой; чаю дал: «Только съешь при мне», – говорит. А я знаю, что лучше не растравляться, потому что селедка, да в камере — это пытка жаждой. Но он говорит: «Я сегодня дежурю, обеспечу тебя чаем, просто у меня ничего другого нет, я бы тебе дал». Мы сидели, разговаривали всю ночь. Он говорит: «Сегодня у меня последняя ночь, завтра уезжаю. Нет сил здесь больше быть. Подумаешь-подумаешь: вы-то ладно, а мне-то за что тут с вами сидеть?»
А во второй раз мне дали 45 суток. Сразу столько они не имели права давать, разрешалось только 15, так они вот что делали – выведут на час-полтора, и по новой пятнадцать суток дают, и вот так 45 суток и набиралось. По правде, в первый раз я вышел, держась за стены, но все-таки своими ногами. А во второй меня на носилках выносили, в морг, уже всё – тело не выдержало. С того света я видел, как они возятся, как они меня трясут, затем понесли. Начальница санитарной части была еврейка-майор, она увидела и спросила: «Кого несете?» – «Да вон, жмура из карцера, копыта откинул». «А ну, подождите», – говорит она.
Это был мой второй опыт смерти, в котором я услышал голос Божий. «Верните его назад, он должен еще послужить», – и я очнулся. Смотрю – стоит, наклонившись надо мной, Матерь Божия, и в это время начальница санчасти приказала: «Несите его назад, в больницу, ко мне в корпус». Она работала в хирургическом корпусе. Вколола мне адреналин, и после уколов я немного воскрес. Три недели держала меня в лагерной больнице. Перед выпиской она разговаривала с начальником управления, заявив: «Я вам не дам убить этого мальчишку».
Я работал на этой зоне два года: колол дрова, их расконвойники возили, а мы пилили циркуляркой. План на человека – по 5 кубов в день. Затем мне понравились токарные автоматы в механическом цехе, – я туда напросился, и меня перевели в токарный. После цеха я начал изучать автоматы, кинематику. Для меня это было несложно, так как с детства книги были моим любимым занятием. До сих пор книжный магазин – это самое любимое место, в которое можно войти. Школьная библиотека у нас была хорошая, я ее тогда к седьмому классу всю перечитал, там не было ни одной книги, не прочитанной, не проверенной мною.
Поэтому мне это легко далось, скоро я всё освоил и сдавал экзамены главному инженеру, он сразу дал мне III разряд. Впоследствии обслуживал немецкие автоматы шестишпиндельные – была автоматическая линия, – потом прокатный стан приходилось запускать. Так постепенно я привык к лагерной технике.
Освободившись, работал наладчиком на производстве, затем поступил в Политех, сначала на очное, но там учиться у меня не получилось, потому что надо было кушать, а стипендия была маленькая. Я стал работать, а вечером учиться в институте.
В субботу и воскресенье приезжал к нам из Питерского университета доцент журналистики, который преподавал нам фотожурналистику, мы занимались репортажной съемкой, литературными текстами, мне было все это интересно – я тогда увлекался кино, фотографиями и поступил на этот факультет заочно.
– В каком году вас рукоположили?
 |
| Архимандрит Агафангел (Догадин) |
– В этом 2012 году будет 31 год моего служения в священном сане. Меня рукоположили в 1981 году на Архангела Михаила во диакона, а в 1985 г. на праздник, Всех русских и афонских святых, – во священника.
Архимандрит Агафангел (Догадин), из храма святителя Филиппа города Новгорода, мой духовник, сказал: «Бросай заниматься мирскими делами и иди в монастырь». В этот год умерла моя бабушка Варвара. Отец Агафангел послал меня в Жировицкий монастырь. Таким образом я бросил все: институт, новую, хорошую квартиру и поехал в Жировицы.
В Жировицах в то время наместником был архимандрит Константин (Хомич), а благочинным – архимандрит Афанасий (Кудюк). Но тогда ЧК не разрешили им меня принять. У архимандрита Афанасия был знакомый архимандрит Леонид, наместник Свято-Духова монастыря в Вильнюсе, – и так я попал в Вильнюс. Там о. Леонид на второй день пришел ко мне и говорит: «Они (КГБ) о тебе слышать не хотят».
После этого я направился в Печоры, к о. Гавриилу [архимандрит Гавриил (Стеблюченко) –наместник Псково-Печерского монастыря с 1975 по 1988 гг.–прим.ред.], но и там остаться не разрешили. Наместник отдал документы, дал денежку и велел ехать к архиерею. Я пошел к о. Иоанну (Крестьянкину), и он мне сказал: «Езжай к владыке». Приехал к владыке Иоанну [Иоанн (Разумов)(1898 — 1990), митрополит б. Псковский и Порховский – прим.ред.], и он мне говорит: «Сынок, съезди опять к отцу Агафангелу, поскольку ты считаешь его своим духовником. Есть у нас здесь такой батюшка, отец Пантелеимон в Мельницах, и если духовник благословит тебя к о. Пантелеимону, то помогай ему». Я поехал к о. Агафангелу, объяснил ему ситуацию, – а это был 1980 год, Олимпиада. О. Агафангел отправил меня в Мельницы к о. Пантелеимону.
Попал я в деревню Мельницы, храм Архангела Михаила, где игумен Пантелеимон принял меня в качестве сторожа и псаломщика. О. Пантелеимон был энергичным человеком, он отремонтировал боровикский храм, т. к. храм деревянный разваливался, затем в Мельницах стал служить, куда я к нему и приехал. Пробыл я у него год. Однако я не видел смысла моего пребывания у о. Пантелеимона. Я снова поехал к о. Иоанну и говорю: «Батюшка, ты же сам знаешь, он же неграмотный, Евангелие читает с ошибками. Когда ему что-то начинаешь объяснять, то он: “Ты меня еще учишь?” – и спрашиваю: «К о. Борису в Толбицы можно?» «Хорошо, я поговорю с владыкой», – говорит отец Иоанн. Владыка послушал и говорит: «Тебе действительно в Толбицы нужно». А о. Борис тоже просидел 6 лет, еще до войны его посадили (1937-43). Когда в 1937 году в городе Остров Псковской области весь их приход арестовали, – он служил там дьяконом – он один спасся, его матушка спасла.
Как инвалида, отца Бориса отправили в инвалидную зону во Владимирскую область, – он полуслепой был. Еще маленьким он водил слепого священника из военного ведомства в храм Жен Мироносиц в Пскове. А его мать была знаменитая псковская эсерка, и чтобы он не водился со священниками, ругалась на него «поповское отродье» и давала по затылку так, что лишила его зрения, и он остался полуслепым.
После ареста отца Бориса матушка Мария продала домик в городе Остров и на вырученные деньги поехала в поселок, где сидел отец Борис. Купила банный срубик, оборудовала его под жилье, приобрела двух коз, молоком которых она отпаивала о. Бориса, благодаря чему он и выжил.
Владыка после ходатайства о. Иоанна направил меня к о. Борису. На праздник Трех святителей меня перевели уже в Толбицы. У о. Бориса я служил 4 года, а недалеко служил о. Николай Гурьянов. Там мне было хорошо, благодатное место, если какие-то проблемы возникали, с о. Николаем их быстро разрешали.
–Как вам вспоминается отец Рафаил Огородников?
 |
| Иеромонах Рафаил (Огородников) |
– Я познакомился с о. Рафаилом в 1980-м. Иногда зимой о. Пантелеимон уезжал на лечение в Крым, по причине болезни. После лечения его состояние улучшалось. Помню, в декабре, на праздник великомученицы Варвары, мы служили с ним, – в то время я был псаломщиком. Назначение о. Рафаила произошло на праздник свт. Николая, именно тогда мы познакомились. Смотрю, приехали на белом запорожце, который они с отцом Никитой вместе купили. Мы поприветствовали друг друга, я спросил: «Вы печерские?» – а они ответили: «Да». Помолившись в храме, я проводил их в келью. О. Рафаил спросил меня: «Здесь тебя посещали искушения?» – я ответил, что искушения никогда не покидают человека. У о. Рафаила брат сидел в тюрьме, а о. Никита был выброшенным из семьи ребенком, которого с семи лет воспитывали в монастыре. В тринадцать лет он ушел в Боровик к иеромонаху Досифею, который воспитывал его до призыва в армию, а уже после армии он пришел в монастырь к архимандриту Алипию. Для отца Никиты о. Рафаил являлся духовным наставником, которому он верил и беспрекословно подчинялся. Действительно, о. Рафаил был великим человеком, которому верили. Он был мудрецом, у которого многому можно было поучиться.
Мудрость и смирение, готовность к послушанию – эти качества были присущи о. Рафаилу. Один раз к нему подошел мальчишка и говорит: «Яички сегодня не ешь, батюшка». О. Рафаил постоянно искал повод к послушанию, а день был вторник, и время мясоеда, но он все-таки прислушался к словам обыкновенного мальчишки. Как сказали матушки по трапезной, яйца в тот день были испорченными. Постоянная тяга к послушанию помогала о. Рафаилу во многих жизненных ситуациях.
– А кто такие старцы?
– Я вспоминаю наш разговор с о. Иоанном Крестьянкиным, который говорил, что старцы даются Богом. «Старчество – это дар Божий и дается только тогда, когда есть послушающиеся и исполняющие волю, которая дается через старцев. Но, к сожалению, человек преисполнен немощей, – к примеру, испросит благословение у одного, у другого, третьего, пятого, десятого… наберет, а выполнить ничего не сможет. Господь такого неразумного человека будет исправлять, потому что он по неразумию на себя многое берет. Древние святые отцы говорили: если ты выбрал себе старца, то до конца держись его».
Меня одна женщина просила благословить на поклоны и Иисусову молитву, она до меня исполняла чисто монашеское правило. Я спрашиваю: «А ты что, монашка?» А она отвечает: «Нет, я только планирую, может, о. Рафаил меня пострижет». В советское время так было часто, на приходах постригали. «Давай, если ты хочешь, Иисусову молитву проходить: одну молитву с поклоном утром, одну молитву в обед с поклоном земным и одну вечером». А она говорит: «Ты что, надо мной издеваешься, за кого меня принимаешь?» – «Да ни за кого я тебя не принимаю, Божие тебе благословение, если сможешь выполнить это послушание, то через месяц приезжай». Через месяц приезжает, плачет: «Ты меня извини, я на тебя так рассердилась, я этого не могу сделать, как подумаю, что мне нужно поклоны делать, так во мне все струны против возникают, не могу». «Вот, дошла опытным путем, дозрела, что не можешь. А если монашество примешь, что будешь делать? А там хочешь-не хочешь, правило нужно исполнять», – ответил ей.
– Отец Нил, вы знали о. Досифея?
– Я был у него несколько раз. Помню, как о. Иоанн рассказывал про о. Досифея, что он один из последних великих столпов, который подражает древним святым отцам. Его келейка была сложена из бревен. Он, бывало, заболеет, печку не топит, просто закутывается в тряпки и лежит. А после болезни встает и начинает топить печь. Люди приходили к о. Досифею, а он продолжал свою жизнь, специально ничего не говорил, выполнял свою работу. Приходило время для молитвы, он вставал у аналоя, открывал молитвослов, Часослов, Октоих и начинал молиться, а прихожане вместе с ним.
Помню, Великим постом он заболел, лекарь приговорил его к смерти: «Всё, батюшка, ты через пару месяцев заказывай себе доски, гроб делай». О. Досифей закрылся, ушел в затвор и никому не открывал. Появился он только на Пасху в храме у о. Никиты, лицо чистое, белое. О. Никита рассказывал: «Я его не узнал». – «Как так, он же выкормил тебя, воспитал?!» – говорю ему. «Он настолько изменился, настолько стал светлый человек, – отвечал о. Никита, – что я его не узнал». У о. Досифея был любимый образ Златовласого Ангела, на которого он стал похож.
Он прожил еще два года и погиб на Пасху, утонул, лодка перевернулась. Отпевали о. Досифея пасхальным чином Великим Светлым Четвергом. Внесли его в монастырь под колокольный пасхальный звон. Вот такой чести сподобился человек: отойти на Пасху. Перед смертью он причастился у о. Никиты на пасхальной службе. О. Досифей такой чудный монах был!..
– Отец Нил, Вы уже больше двадцати лет служите на самом глухом приходе Псковской епархии, в деревне Красиковщина, расскажите о вашей приходской жизни, о том, как вы ее строили.
– На приходе сейчас уже почти никого не осталось. Только в шести домах свет загорается. К Новому году внуки приезжают к бабулям, родственники, а так редко кого можно встретить. Даже летом детского писка не услышишь. Две-три старушки осталось, даже магазин закрыли, – магазина нет, воды нет, одни старички ползают.
А когда я приехал на приход 20 лет назад, человек 50 было, они 50 коров, только частных, выгоняли в поле. После пошел развал, коровники закрылись, сейчас в деревне вообще коров нет.
Прихожан мало осталось, за двадцать лет весь приход похоронил.
А когда я служил в деревне Толбице (1981-1984), у меня дома жили три кота, собака и шесть штук домашних крыс. Когда встаешь утром на молитву, листаешь богослужебные книги, живность между собой переговаривается. Скажешь им: «Замолчите!» Они сидят в одном положении, как будто загипнотизированные, никто не шевельнется. Пока по Октоиху вычитываешь, молчат, как только закроешь книгу, пищат – кормить их надо. Змей у меня на крыльце жило около десяти штук, а кот у меня был, он налетал на них, смотришь, а у змеи и головы нет.
Если кому-то придется в пустыни или в лесах быть, то не бойтесь. Когда мы в горы ходили, – я занимался альпинизмом, – то однажды мне пришлось лезть на руках по склону, а на камне змея гюрза, и оказались мы с ней лицом к лицу, она головку подняла, смотрит на меня: здесь двигаться нельзя, да и моргнуть нельзя. Посмотрела, опустилась, но была еще не в боевой позиции. Но если бы я шевельнулся, она бы тут же кинулась; пришлось ждать, когда змея с этого камня уползет. Главное – не бояться, тогда ничего не будет. Так же и с медведями, с волками. Но самое основное это то, что вся природа чувствует Бога, это непосредственно связано с благодатью Божией, и когда человек преисполнен молитвою, животные это чувствуют.
Как-то мы с о. Никитой ехали из Боровика, и он остановил машину, а я ему говорю: «Что ты остановился, отец?» А он: «Смотри, медвежонок по сосне лезет, а второй медвежонок к нам идет, к машине».
О. Никита заглушил движок, я ему говорю: «Включи, потому что здесь рядом должна быть медведица». – «Да я хочу медвежонка потрогать». – «Да отец, ты что, какой тебе медвежонок, сейчас мама медведица встанет!» И действительно встала, но она не рычала, смотрю, а лапы у нее готовы к прыжку. Мы быстренько уехали, медведица на дорогу вышла, так же стоит и смотрит на нас. Думаю: «Не дай Бог, если кто за нами поедет».
 |
– Отец Нил, как вы заботились о своих прихожанах, как помогали устоять им в вере, время же трудное было?
– Дело в том, что воспитываешь словами, но прихожане воспитываются примером жизни, они смотрят, как сам живешь. Например, они приносят продукты на панихиды, на родительские субботы и смотрят, заберу я это или нет, – в городах священники забирают, и я забирал, когда в Печоры ездил, в детский дом всё это отвозил, а здесь (в Красиковщине) куда мне оно, у меня всё пропадает. Я говорю старосте – она у меня покорная, а сейчас на приходе даже церковного совета нет: «Параскева, скажи бабулям, пусть они всё забирают с собой, потому что мне ничего не нужно». Слышу шорох – все забирают. Наверное, моя ошибка заключалась в том, что когда мои бабули приезжали на службу в соседний приход, к о. Георгию, то говорили ему: «О. Георгий, наш батюшка не берет ничего, а ты все забираешь, ты, наверное, продаешь наши конфеты?» Я помню, как мы с ним встретились, а он смеется и рассказывает, что мои бабули его упрекают. «Да ты скажи им откровенно, – говорю я, – что ты возишь все в Печоры, в детский дом». Они после мне говорят: «Батюшка, о. Георгий нам сказал, что в детский дом все отвозит, а ты почему не возишь?» – «Так мне нечего возить, вы же все забираете». – «А ты скажи, чтобы мы не забирали, мы и не будем». – «Так мне не на чем отвозить». – «У тебя теперь машина есть, вози».
Приходилось потом после родительской субботы собирать сладости и ехать в детский дом. Там ребятишки радостно встречали меня: «О, батюшка приехал». Детишки маленькие, трех-четырех лет – ангелы Божии, это чудно. Чтобы воспитывать в них христианский дух, я обычно читал им поучения свт. Феофана Затворника, письма о. Иоанна Крестьянкина. Иногда остановишься, расскажешь что-нибудь им из жизни. Священники редко приезжали к ним.
 |
| Паства отца Нила |
Приход мой в Красиковщине – это тяжелый крест для священника. Помню, на этом приходе служил о. Валентин, великий подвижник. Он осилил там только три года, затем уехал в Камно, там хороший приход. О. Валентин попросил архиерея перевести его для того, чтобы служить там на могилке сына, который утонул в тринадцать лет в Псковском озере.
Его матушка после его кончины приняла постриг в Дивеевском монастыре, впоследствии схимонахиня Мария (уже скончалась).
– Отец Нил, кого вы можете особо вспомнить со своего прихода?
– Параскева Кондратьева, моя староста, доживает свой век. Раиса Парусова, древняя бабуля, у нее дед был церковным старостой. Из молодых мне помогает Ольга Петрова, она сейчас учится читать службу – псаломщица. Молодец, она так старается, у нее семья, но тем не менее находит время учить церковнославянский. Недавно ее мужу Николаю помогал оформить пенсию, бывает, нужно и в больницу съездить или документы отвезти, потому что власти требуют. В семье у них двое детей, старшему сыну помогал в институт поступить, он сейчас учится в Политехническом на 4-м курсе. Помогал ему со школы, занимался математикой, физикой, английским. Он умный мальчишка, готовился хорошо, серьезно, сейчас сессию сдает. Иногда приходит посоветоваться. У него факультет информатики, слава Богу, мальчишка учится. Сейчас второго надо будет готовить в институт, но этот-то сам желает, а тот противился, его долго уговаривали, потому что без учебы сейчас невозможно: хочешь-не хочешь – учись. Они мне тоже сильно помогают: дрова заготавливают. А так, одному, невозможно жить, если одному, то нужно пилу покупать, а пила сейчас дорогая, а у меня таких денег с прихода не бывает, не купить. Когда люди что-то дадут, откладываешь, копейка к копейке. На компьютер я целый год копил, ведь заниматься нужно. Нам о. Иоанн завещал: «Только учитесь, не бросайте учебу, всю жизнь учитесь».
 |
– Расскажите о жизни Ваших приходов раньше?
– Помню, когда служил в Хохловых горках, Порховский район (1985–1989), мы только храм закончили ремонтировать, осенью, приезжает из ОБКОМа уполномоченный с помощниками на уазике. Ходил вокруг, зубами щелкал, ко мне подходит и говорит: «Ты бы эти деньги лучше бы в фонд мира отдал». Я отвечаю: «Я вам в фонд мира и так отдаю – на бутылку, выпейте, и мир будет». Он сказал: «К дураку приехали», а второй: «Дурак, а смотри, что он сделал, храм-то новый». Конечно, в храме было прибрано всегда: иконостас расчищен, золотом сиял, подправили письмо. Работа в эти четыре года у нас велась от солнца до солнца, часа 2-3 поспим…
Во втором храме в поселке Павах (1990) пришлось заменить крышу. Владыка Владимир за мои труды благословил ношение скуфьи.
 |
| Красиковщина |
Потом владыка Владимир отправил меня на приход в Красиковщину, где находятся сейчас два разрушенных еще с войны храма. В тридцатые годы активисты здесь иконостас разоряли, иконы сжигали прямо на паперти. Страшно вспомнить то безбожное время.
Настоятеля храма Рождества Христова в Красиковщине, о. Владимира, забрали по доносу местных жителей, вместе с семьей в 1937 году. В Санкт-Петербурге его расстреляли, а семью утопили на барже. После смерти о. Владимира остался там один действующий храм, Рождества Христова. Второй до сих пор стоит в руинах.
Последнюю бабулю, подписавшую в ЧК заявление на о. Михаила Елагина, который был настоятелем храма Рождества Христова уже после войны, я похоронил три года назад. Благодаря этой бабуле священник десять лет сидел в Воркуте. Но она молодец, потому что покаялась. Когда она Великим постом пришла ко мне, я спросил: «Мария, куда ты пойдешь с этим нераскаянным грузом? Тебе не сегодня-завтра уходить». Она заплакала и говорит: «Каюсь, и всю жизнь каялась, когда о. Михаил приезжает, я прячусь, куда-нибудь забиваюсь в дом, стыдно его видеть». Я отвечаю: «Теперь, когда приедет о. Михаил, попроси у него прощения». После Пасхи, на праздник Троицы, когда приехал о. Михаил, Мария вышла к нему и попросила прощения. О. Михаил предполагал, кто мог написать. Он действительно простил ее, поцеловал и сказал: «Машенька, будь спокойна, я тебя простил». Слава Богу, что душа ушла чистая, без греховного груза. О. Михаил так же, как Мария, уходил со слезами. Как-то батюшка приехал ко мне, плачет. Я спрашивал, отчего он плачет, – о. Михаил чувствовал приближение своей кончины: «Да вот, батюшка, мне скоро уходить нужно». – «Для нас, отец, это привычные дела, сколько мы отпели покойников, нам ли бояться этих вещей?!» – «Нет, я не смерти боюсь, а грехов». – «Давай, рассказывай грехи, которые помнишь». Мы исповедовались друг у друга. Отошел о. Михаил тихо, хорошо. Похоронен был рядом с матушкой на кладбище у храма Жен Мироносиц в Пскове.
– Когда вы познакомились с отцом Тихоном?
– Встреча с будущим отцом Тихоном была интересной. Мы тогда были на хуторе в Логу с о. Рафаилом и с о. Никитой в музее писательницы Алтаевой, который я посетил впервые. Именно там мы встретились с о. Тихоном. Он был с кинокамерой, снимал интересные композиции. Я спросил: «А кто это такой?» Мне отвечали, что это Георгий Александрович Шевкунов, студент ВГИКА, духовное чадо о. Иоанна и ближайший помощник о. Рафаила. Мы познакомились, он был общительный, открытый человек, который тогда учился на третьем курсе. В то время у меня тоже была маленькая фотокамера, восьмимиллиметровая. Батюшка на меня с таким удивлением смотрел, а у него аппарат серьезный, и спрашивал: «Отец, что ты с ним делаешь?» – «Ты снимаешь, и мне интересно снимать». – «А пленку где будешь проявлять?» – «Как-нибудь проявлю». Но я не проявил ничего. Кое-какие снимки о. Никиты остались.
– Расскажите о вашем монашеском постриге. Почему прошло так много лет, прежде чем вы приняли такое решение.
– Господь вёл меня всю жизнь, с детства, с младенчества вёл к ангельскому поприщу. Но, видимо, Богу было угодно так, чтобы я совершил этот шаг с полной ответственностью, пониманием, духовным проникновением в смысл монашеской жизни. С момента пострига моя жизнь резко изменилась. После того, как владыка подписал указ на постриг, я поехал к духовнику, архимандриту Тихону, который совершил это величайшее Таинство. Здесь, в Сретенском монастыре я родился как монах. Учусь духовной борьбе, духовному сосредоточению, хождению перед Богом, чтобы ни на секунду не забывать о Господе.
+ + +
[1] Трёхмачтовый барк Gorch Fock, построенный в учебных целях по заказу ВМС Германии в 1933, 30 апреля 1945 был подорван немцами и затоплен, поднят со дна 1947-м. 15 июня 1950 барк «Товарищ» принял первую советскую команду. После распада СССР перешел под юрисдикцию Украины. В 2000 выкуплен немецкой компанией. С 2005 года ставший музеем барк размещен под первым названием в гавани города Штральзунд – прим.ред
[2] Сто первый километр — неофициальный термин, обозначающий способ ограничения в правах, применявшийся в СССР к отдельным категориям граждан, которым запрещалось селиться в пределах 100-километровой зоны вокруг Москвы, Ленинграда, столиц союзных республик (Киев, Минск), других крупных, а также «закрытых» городов . В годы политических репрессий на 101-й километр и далее отправляли членов семей репрессированных по ст. 58 УК РСФСР – прим.ред]
+ + +
Екклесиаст
(Автор: иеромонах Роман (Матюшин), 1987 год)
Земля от света повернет во тьму,
И ветер северный меняется на южный.
Я ничего с собою не возьму,
И потому мне ничего не нужно.
Что было прежде, будет и потом,
Что было сотворенным – сотворится.
Сегодня смех, веселья полон дом,
А завтра всплачет тот, кто веселится.
В моря из рек текут потоки вод,
Чтоб облаками возвратиться в реки.
Приходит род, и вновь проходит род,
И только Ты господствуешь во веки.
Восходит солнце и зайдет опять,
Чтоб воссиять по-новому над тьмою.
Мне ничего не страшно потерять,
Будь только Ты, Царю царей, со мною.
Всему под небесами свой черед,
Своя пора и время всякой вещи.
Блажен, кто эту истину поймет,
Но преблаженнее обретший Вечность.
Людская память – вешняя вода,
Она умрет, как город осажденный.
Блажен, кто никого не осуждал,
Но преблажен за Правду осужденный.
Безумию под солнцем нет конца.
И мир на Бога возвеличил слово.
Восстала тварь на своего Творца,
И это тоже на земле не ново.
Нечестию живущих нет границ,
И люди жить и умирать устали.
О, семя любодеев и блудниц,
Когда б вы знали на Кого восстали!
Не возноситесь, Судия воздаст,
И это будет бедствие из бедствий.
Святы твои слова, Екклесиаст,
«Все, что без Бога – суета суетствий!»
Но верю я, что Истина Сама
Во век восторжествует над землею.
И будет свет, и посрамится тьма,
И сокрушится всяк, творящий злое!